Номадизм характеризует не только особая система производства, но и специфическая система социальных отношений и общественной организации. В последние годы активно обсуждался вопрос о наличии государства у кочевников. Но в данной дискуссии представлен достаточно широкий спектр мнений. И вопрос заключается в том, насколько объективны критерии возникновения государства, насколько признаваем ответ на вопрос "Как и когда возникает государство". Можно даже привести мнение социологов, например Л. Гумпловича, которые указывает на "наличие двух фундаментальных и фундаментально противоположных средств, при помощи которых человек добивается удовлетворения своих потребностей. Первое из них труд, второе - грабеж или эксплуатация труда других. Первое - экономическое средство, второе - политическое, и государство возникло тогда, когда было организовано это политическое средство. Как он считает, политическая структура обязана своим возникновением скотоводам и викингам - первым группам, которые стали эксплуатировать других или отнимать у них плоды их труда. Среди них возникли классовые различия, основанные на богатстве и бедности, на привилегии и отказе в привилегии. Самое решающее из этих различий - это наличие рабовладельца и раба. Рабство, зародыш государства, изобретено воином-кочевником. Ковыряющийся в земле крестьянин, в поте лица добывающий свое пропитание, никогда бы его не открыл. Когда он оказывается в подчинении у воина и начинает платить ему подать, начинается государство на суше. Схожим образом в береговых набегах и грабежах викинги создавали государство на море" [90]. Если вспоминать историю, то можно найти следы воздействия викингов и кочевников на формирование самых разных государств мира - от древних цивилизаций до киевской Руси и средневековых государств Европы. Целый ряд авторов придерживается прямо противоположных взглядов.
Тем не менее, исторические факты говорят о важном вкладе, которые внесли кочевые народы в развитие мира. Кочевые племена саков индоиранского происхождения, населявшие север Средней Азии во второй половине 1 тысячелетия до н.э. переселялись в Индию, где и образовали знаменитое "ведическое" общество и идеологию, во многом лежащую в основе современной индуистской религии [91].
Государство в кочевом обществе носило специфический характер. Как пишет С.Л. Фукс: "Крайняя слабость государственной власти, резко децентрализованный ее характер, зародышевое состояние государственного аппарата, осуществление функций классового государственного принуждения органами патриархально-родовой власти - все это исключало возможность развития в казахском праве борьбы с преступлениями, направленными против государственного прядка в целом, против деятельности органов государства" [92].
Конечно, нельзя отрицать очевидное - воинственность кочевников. Как пишет Г. Лэмб: "Мигрирующие племена Центральной Азии развивали в себе особые способности. Непрерывная борьба с суровым климатом способствовала выносливости и предприимчивости; необходимость защищать свое жилье, стада и более слабых домочадцев превратила их в опытных организаторов. Утверждение о том, что во время военных действий свирепые конники не раз доказывали свое превосходство над изнеженными горожанами, давно превратилось в избитую истину. И лишь изредка можно встретить суждение, что их превосходство объяснялось острым умом и способностью приспосабливаться к обстоятельствам...Завоевания древних победителей - ханов и султанов из Центральной Азии - подтверждают их незаурядные способности к стратегии" [93].
Кочевники Ирана даже в начале ХХ века рассматривались как единственная вооруженная сила страны. Не имея регулярной армии для защиты от внешнего нападения, иранские шахи использовали номадов как единственную поддержку правительства в случае как внешней, так и внутренней опасности [94].
В кочевом государстве не развивалось характерное для земледельцев рабовладение, как основа способа производства. Рабство не носило таких черт, которые были присущи земледельческим государствам. Оно было домашним, а захват военнопленных имел одну цель - продажу их на рынках. Захват пленных для продажи стимулировался спросом рабовладельческих государств. В этом и кроется одна из причин отрицания государства некоторыми исследователями.
Первая крупная кочевая империя - Тюркский каганат простирался от Манчжурии до Боспора Киммерийского, от верховьев Енисея до Верховьев Аму-Дарьи. Основной причиной возникновения могли быть изменения, угрожающие основам существования этой цивилизации - перенаселение, изменение климата, необходимость избавления от нестабильного человеческого элемента. Возникновение тюрков связывается с Восточным Туркестаном. Согласно китайским хроникам, группа позднегуннских племен, в конце 3-начале 4 в. переселившаяся в Северо-западный Китай, была вытеснена в конце 4 века в район Турфана, где продержалась до 460 года. Жужане (авары) уничтожили их владение и переселили их на Алтай. В Восточном Туркестане они приняли в свой состав новый этнический компонент, смешались с местным населением. На территории, где жило племя ашина с конца 3 в. до 460 г., преобладало иранское и тохарское население, обогатившее язык и культуру ашина. Именно здесь было положено начало тесным тюрко-согдийским связям, оказавшим огромное воздействие на всю культуру и государственность тюрок. На Алтае ашина создали крупное объединение племен, принявшее самоназвание тюрк [95].
Можно говорить о том, что кочевые цивилизации существовали длительное время. В то же время кочевые империи являются их продуктом и как всякий вторичный элемент должны были выполнять конкретные задачи.
В отличие от империй земледельческих народов в них не происходило изменения хозяйственных функций, образа жизни, системы управления, нарушения привычного ритма жизни. Именно поэтому кочевые империи были так огромны.
Так или иначе, существовала политическая организация, которая определяла действия членов общества. В современной литературе кочевые народы все-таки "доросли" до империй. Согласно Н.Н. Крадину: "Все империи, основанные кочевниками, были варварскими... Кочевую империю можно определить как кочевое общество, организованное по военно-иерархическому принципу, занимающее относительно большое пространство и эксплуатирующее соседние территории, как правило, посредством внешних форм эксплуатации (грабежи, война и контрибуция, вымогание "подарков", неэквивалентная торговля, данничество и т.д.)" [96].
Но нельзя преувеличивать классовость кочевого общества. Оно не носило столь категоричного характера, как это было в земледельческих государствах. И в этом его отличительная черта. Но История полна парадоксов. Вопреки марксизму советскому руководству приходилось доказывать высокую степень классового расслоения и противоречий в кочевом ауле. Как пишет Г.Е. Марков "Возник социальный заказ советского руководства идеологически обосновать наличие в кочевом обществе резких социальных противоречий. Для этого требовалось, прежде всего, "научно" доказать, что кочевники были классовым, сословным обществом со всеми вытекающими из этого социальными противоречиями" [97].
Естественно, что социальная стратификация кочевого общества носила иной, нежели в земледельческих культурах, характер. Она имела главную черту - высокую мобильность по сравнению с европейскими государствами. Рядовой кочевник мог встать во главе племени, союза племен, народа, основателем нового государства. С другой стороны, потомки выдающихся ханов могли уйти в небытие. Но необходимо было существование определенной константы, которая бы закрепляла систему функционирования государства и скрепляла кочевое общество. Инструмент подавления не годился, ибо он не работал в обществе, в котором все были воинами.
Оставался единственный механизм - династийная смена власти в сочетании с демократизмом кочевой системы политических отношений. Чингис-хан и его советники сформулировали универсальный для своего времени кодекс кочевников - Великую Ясу. Она впитывала многовековой опыт формирования политической системы кочевых народов и оформляла их в виде свода законов, которые стали неоспоримой традицией. Сила кочевников концентрировалась в войске, а контроль над ним сосредотачивался в руках потомков Чингис-хана. Все кочевники евразийских степей шли к этому через формирование династий ханов, каганов. И окончательное закрепление он нашел в принципе наследования власти представителями одного рода - торе. Но демократизм сохранялся в принципе не прямого наследования, а избрания конкретного представителя определенного рода. Такой подход позволил на длительное время придать устойчивость кочевому государству. Тем более что он имел характер закона, Как гласила Яса "Запрещено, под страхом смерти, провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете" [98].
В этом подходе и всесторонней мобильности сформированной системы отразилось наилучшее для того времени соотношение личности и общества. Как пишет В.М. Бехтерев: "Хорошая общественная организация, обеспечивая должным образом общественные интересы, предоставляет самобытному развитию личности возможно большую свободу, ибо лишь в развитии самобытных особенностей личности лежит залог прогресса народов... Нельзя быть вождем народа, не воплощая его мечтаний... Всякий вождь только тогда вождь, когда он сливается в смысле своих устремлений с войском. Точно также правитель только тогда правитель, когда он, являясь выразителем народных устремлений, отождествляет себя с народом" [99].
Легитимизация власти была очень важной проблемой для всех стран мира. Одним из вариантов было создание легитимного шлейфа в виде реального правления военного диктатора при номинальном существовании правящей династии. В истории Японии династии военных правителей сёгунов обеспечивали руководство страной от имени "божественного" императора.
Особенность Европы была в том, что здесь существовал общепризнанный наместник бога на земле - римский папа, который придавал новой династии или правителю легитимность от имени высшего существа. Священное помазание для европейского монарха было неоспоримым источником его превосходства. В 40-е годы 11 века монах Рауль Безбородый, принадлежавший к Клюнийской конгрегации, выразил сущность этой системы следующим образом: "Лучшее расположение для миросохранения было бы такое, при котором ни одному государю не достало бы дерзновения удерживать скипетр Римской империи, объявлять себя императором, если папа, восседающий на римском престоле, не сочтет его способным к публичным делам как мужа честного по своему нраву и не доверит ему знак императорского достоинства". Таки образом, власть духовная была обязана морально наставлять власть мирскую [100].
На исламском востоке общепризнанного института, аналогичного папству, не существовало. Многочисленное потомство сейидов, потомков Мухаммада, выполняло несколько иную функцию. Тем не менее, султан Бейбарс аль-Бундуктари в 1269 г. лично совершил паломничество в Мекку, во время которой "князья Мекки и Медины признали своим верховным государем султана Бейбарса". Впоследствии, после захвата монголами Багдада в 1258 г. представители халифского рода Аббасидов переселились в Каир, и проблема легитимизации власти мамлюкских султанов была полностью решена. Страной реально управлял мамлюкский султан при формальном главенстве халифа из рода Аббасидов [101].
Приход к власти новой династии требовал создания легенды о древности и сакральности происхождения. Выход ногайцев из сферы правления чингизидами привел к тому, что особое место в их преданиях стало отводиться султану Бабаткулю - Баба-Туклес Шашлы-Азизу. К этому "святому", а через него и к одному из четырех "праведных" халифов возводили свою генеалогию правители Ногайской Орды, потомки золотоордынского беклярибека Едигея.
В Центральной Азии "помазание" в европейском смысле было бы совершенно непонятным для оседлых или кочевых властителей. Главным для народов была принадлежность ханов к "золотому роду" и личные качества. В случае необходимости, узурпаторы могли выставить на сцену кукольного хана, которым манипулировали умелые и жесткие руки "зятя", "наставника", "эмира" и т.д.
Достаточно вспомнить целую серию кукольных ханов-чингизидов в центрально-азиатских ханствах, да и историю самого эмира Тимура, который правил от имени послушных ханов. Кстати, уже в те годы появились легенды об общих предках Тимура и Чингиз-хана. Попытка возвести генеалогию Тимура к роду Чингиз-хана по линии "предок Тимура - Каджули, брат прадеда Чингизхана Кабул-хана" была предпринята еще при Тимуридах. Но при самом Тимуре в соответствие с традицией ханом считался Союргатмыш, потомок Угэдея. Следующим ханом после смерти Союргатмыша в 1388 г. стал его сын Махмуд. После смерти Махмуда в 1402 г. Тимур, хотя и не назначил нового хана, все-таки продолжал чеканить монету с именем Махмуда.
Мамай, который не принадлежал к роду Чингиз-хана, также не спешил провозглашать себя ханом. Законными правителями в Золотой орде и других монгольских государствах считались лишь те лица, которые по прямой линии родства восходили к Чингиз-хану. В связи с этим он предпочел, не вызывая излишних страстей вокруг вопроса о престолонаследии, укрыться за спиной марионетки, не имеющей никакой фактической власти. Первым марионеточным ханом при всесильном беклярибеке стал Абдуллах (1361 - 1369 гг.).
Данная традиция оценивалась по-разному. Как пишет Т.К. Бейсембиев "Реакционная роль Чингизхана и Эмира Тимура в истории заключается не только в том, что они перекроили политическую карту мира и затормозили поступательное развитие производительных сил человечества, но и в том, что они породили реакционную идеологию. Эта идеология просуществовала века и, оказывая тормозящее влияние на базис, являлась вплоть до новейшего времени господствующей в отдельных частях их империй, например в Средней Азии". Конечно, трудно себе представить формирование другой системы управления в регионе. Она была естественна и адекватна условиям того времени. И благодаря этому просуществовала века.
Сфера действия права чингизидов на престол не ограничивалась существующими этническими и государственными границами: каждый чингизид, независимо от того, к какой именно династии потомков Чингиз-хана он относился, мог претендовать на ханский титул в любой стране, где только продолжали жить традиции монгольской империи. Чингизиды казахских улусов, например, часто оказывались в роли "падишаха" каракалпаков и киргизов, "подставных ханов" Бухары и Хивы. По своему содержанию и характеру политическая власть чингизидов, основанная лишь на генеалогии, никогда и нигде не имела, видимо, национального значения" [104].
В то же время В.П. Юдин считает, что "раздел монгольской империи Чингизханом, произведенный им при жизни между его сыновьями и внуками, стал таким прецедентом, который послужил источником права для многих народов и действовал в некоторых районах вплоть до ХХ столетия". Более того, был создан новый идеологический и мировоззренческий комплекс, произошло сложение новой религии - чингизизма" [105].
Тем не менее, возможность быть избранным дополнялась рядом факторов, среди которых было старшинство генеалогического древа. Например, до 30-х годов 18 века в качестве законных наследственных ханов в Старшем и Среднем жузах избирались представители ханской династии - потомки Жадига, старшего сына Жаныбека, а Младший жуз достался в наследство потомкам Озека, младшего сына Жаныбека. Но и эта традиция не была устойчивой. Абулхаиру, представителю младшей ханской династии, удалось, благодаря личным качествам, стать во главе Младшего жуза. Понимая, что ханство может быть оспорено, и оспаривалось представителями старшей ветви султанами Батыром и Бараком, Абулхаир принимает подданство России с тем, чтобы получить военную команду и русскую крепость на р. Орь, как средство укрепления власти. Еще одной причиной принятия подданства было стремление предотвратить войну на два фронта. С одной стороны, джунгары получили отпор и к 1731 году положение на короткое время, до осени 1739 года, стабилизовалось, хотя и значительная территория была утрачена. С другой, казахи вплотную подошли к территории русских крепостей, казачьих поселений и владениям башкир и калмыков, - подданных России. Конфликты с ними из-за пастбищ и водопоев породили еще большую опасность, нежели джунгарское нашествие. Необходимо было предотвратить войну против России и находившихся в зависимости от нее башкир и калмыков любыми средствами, и таким средством стало принятие подданства. Дилемма перед казахами и джунгарами была практически одинакова - война с сильным имперским соседом - Китаем или Россией с неопределенными последствиями, или принятие подданства. Джунгары выбрали войну с маньчжурским Китаем, последствия которой широко известны. В результате многоходовых комбинаций по разрушению единства джунгарского ханства, страна западных монголов в 1756-1758 гг. стала зоной смерти. Спасаясь от китайских войск, ойраты прятались под камнями, в ямах и вырытых норах, но их вытаскивали и истребляли на месте. Шла настоящая охота на людей. Страшную цену заплатили ойратские феодалы за свою междоусобицу - погибнув сами, они погубили свою страну. Из-за их свар и амбиций, жадности, злобы и политической слепоты целый народ оказался безоружным перед врагом и сошел с исторической сцены. Из 600 тыс. ойратов в живых осталось 30-40 тыс., спасшихся бегством в Россию [106].
Урок был весьма нагляден. Казахи избрали российское подданство и сохранились как этнос. Принятие присяги и вхождение в орбиту российского влияния начало менять систему ханской власти в Казахстане. Преемник Абулхаира Нуралы уже утверждается в ханском звании специальным актом русского правительства. И он также обращается к императрице Елизавете Петровне с просьбой: "Прошу для воздержания народного и к приведению их в порядок и послушание построить на Эмбе реке крепосцу, где я в зимние времена пребывать и своевольных людей в страх и послушание приводить мог"[107].
Одной из важных функций, которые принадлежала золотому роду - безусловная легитимность в создании, укреплении и сохранении государства. Даже всеми понимаемая безвластность хана из рода Чингиз-хана при сильном реальном правителе создавала мощный фон легитимизма. Например, после развала государства Чагатаидов эмир Пулади, "главный среди верхушки дуглатов, усилившейся в период развала Чагатаидского государства, выступил с намерением основать самостоятельное ханство с помощью своего ставленника - хана из Чингизидов, - упрочить главенствующее положение над родо-племеной знатью Семиречья и Восточного Туркестана, ослабить феодальные распри. Мирза Хайдар пишет: "могульский улус остался без хана, среди могульского народа каждый стал сам себе главой, беспорядок возник в улусе...Эмир Пулади... решил найти хана, возобновить управление государством и привести страну в порядок" [108].
Легитимность играла важную роль в формировании династий и на Востоке, и на Западе. Тем более, это было важно в условиях существования в кочевом обществе принципа примата личных заслуг в укреплении власти. В истории калмыков важным было то обстоятельство, что титул "хана" получался от Далай Ламы. Это рассматривалось как освящение права на правление главного хана. Таким образом, происходила сакрализация хана и ханской власти. Сакрализация власти была тем более объективно необходима, поскольку калмыки жили вдали от религиозного центра (Тибета). Получение ханом регалий от имени Далай Ламы говорило не столько о религиозности хана, сколько о подтверждении духовным авторитетом права на правление, в том числе и над ламами. Хан становился представителем Далай Ламы и защитником учения [109].
Система созданная Чингиз-ханом, при которой признавалось первенство "священного" рода была уже известна в домонгольский период. Как сообщал аль-Масуди, из среды карлуков происходит "каган каганов", он имеет власть над всеми тюркскими племенами, а его предками были Афрасиаб и Шана (т.е. Ашина!). Происхождение из рода Ашина, правящего рода Тюркского каганата, позволило карлукской династии облечь эту власть в легитимное одеяние и, отбросив старый титул ябгу, принять новый - каган. Таким образом, элитой аристократии по крови в Тюркском эле был каганский род Ашина [110].
"Объединенные в единое политическое целое посредством завоевания, такие образования скреплялись очень непрочной связью, внешним выражением которой было единство правящей династии. Члены ее не только возглавляли наиболее крупные подразделения такого многоплеменного объединения, но и рассматривали его в целом как свое фамильное или родовое достояние. Именно этим фамильным или родовым коллективизмом и следует объяснять тот факт, что в Турецкой державе (имеется в виду Тюркский каганат - А.Б.) господствовал тот же порядок престолонаследия, какой известен в Киевском государстве рюриковичей... И в Западном и Восточном турецком каганате верховная власть, как правило, переходила не отца к сыну, а от брата к брату и, если этот порядок и нарушался, то главным образом вследствие узурпации. Как в Древней Руси, так и в Турецком каганате "очередной" порядок престолонаследия был средством удержать от расползания громадное объединение различных племен, не имевших между собой прочных внутренних связей, которые сохраняли бы его единство. Ясно, что такой порядок при всей своей традиционности не мог быть долговечным, что частные династические интересы, находившие благоприятную почву для развития в сепаратистских устремлениях отдельных составных частей варварской державы, только до поры до времени сдерживались фамильной общностью членов правящего дома" пишет М.И. Артамонов [111].
Система наследования, которая существовала в степях Азии в послемонгольский период, имела двойственный характер. На первый взгляд, особенно для европейцев, существовала полная анархия в наследовании верховной власти. Если сформировавшаяся европейская традиция предполагала наследование власти от отца к старшему сыну независимо от способностей последующего правителя, а нарушение этого принципа и узурпация власти, даже более достойным претендентом, сопровождалась потрясениями, то кочевая цивилизация выработала иной механизм. Наряду с принадлежностью к "золотому" роду, требовались и серьезные личные качества претендента, которые необходимо было доказать на практике. Общество получало возможность выбора между значительным числом претендентов, имеющих соответствующую легитимность происхождения.
В первые десятилетия существования монгольской империи чингизиды успешно выполняли функции администрирования, суда, защиты и завоеваний. И тогда привилегии были не только легитимны, но и вполне обоснованны в глазах подвластного населения. Но со временем активность все более и более многочисленного потомства Чингиз-хана направлялась не на созидание, а на разрушение достигнутого предками. Энергия была направлена не на внешнее завоевание, а на борьбу с родичами за преобладание внутри монголосферы, ее разрушение на все более и более мелкие части. Началось вырождение элиты. И оно носило иной характер, чем в европейских государствах. Франция, Россия и другие страны устанавливали многочисленные барьеры на пути циркуляции элит и тем самым превратили ее в замкнутую касту. Российский Указ о вольности дворянства, французские и английские акты, препятствующие продвижению талантливых представителей низов, в конечном итоге привели к революциям. В монгольской традиции все было наоборот. Бесконечный процесс роста численности "белой кости" за счет многоженства привел к тому, что они парадоксальным образом растворялась в массе подвластного населения. Когда привилегии относятся не к узкой части общества, а к многочисленному слою, их смысл теряется. Когда элита растворяется в общей массе, она перестает быть элитой.
Размывание элиты происходило за счет того, что ханы и султаны имели возможность содержать большое число жен и наложниц. Соответственно численность потомков Чингиз-хана росла с каждым поколением. И.Г. Георги, который в 1771 году посетил аул хана Нурали, писал, что у этого хана "было четыре супруги и восемь наложниц, из коих первые были дочери знатных, наложницы же - простых казахов, отчасти и невольницы, а особливо похищенные калмычки". От этих 12 жен хан Нурали имел около 75 человек детей, из которых было 40 сыновей. Хан Аблай имел 71 сына, надо полагать, что они родились тоже от большого количества жен" [112].
Сама процедура провозглашения хана служила одновременно напоминанием о возможности его низвержения. Казахского хана избирали почетные представители родов, которые поднимали его на белой кошме. Потом эту кошму или одежду хана разрезали на мелкие части, и каждый забирал себе по куску в знак своего участия в избрании хана. После этого они расходились по домам, расхватав весь ханский скот. Этот акт назывался "хан-талау" (буквально: ограбление хана) и означал, что избранный хан теперь скота своего не имеет и переходит как бы на содержание народа. После этого представители родов немедленно пригоняли новое поголовье скота из стад и табунов народа, которое возможно значительно превышало количество расхватанного ханского скота.
Монголы, посадив вновь избираемого хана на белый войлок, говорили: "обрати (очи свои) на войлок, на котором ты сидишь. Если ты будешь хорошо править своим государством, то будешь владеть со славою и весь свет покориться твоей власти и пр.". По словам Плано Карпини, это делалось как бы только для того, чтобы сделать новому хану наставление: "если станешь делать противное, то будешь несчастен и отвержен, и столь нищ, что не будет у тебя и войлока, на котором ты сидишь" [113].
Если действующий хан не устраивал общество, то он отстранялся от власти. Причиной устранения могли быть тенденции к узурпации власти, нарушение прав общества, отдельных его членов и групп.
У степного хана никогда не было той полноты власти, которой обладали в эпоху абсолютизма русские императоры, французские или немецкие короли. Хотя и европейские монархи всегда должны были прислушиваться к мнению своих подданных. Как пишет Л. Гумилев "Не только среди дилетантов, но и среди профессионалов-историков бытует обывательское и вполне ложное мнение, что в 13-14 вв. воля хана определяла политику страны, как внешнюю, так и внутреннюю, а народ покорно следовал ханским капризам. Это было бы возможно, если бы у ханов - Чингисидов - была бы реальная сила, чтобы усмирить народные волнения, но таковой силы не было, да и взять его было неоткуда... Очевидно, что ханы Золотой Орды могли управлять своей страной и сидеть на престоле только при лояльности подавляющего большинства своих подданных" [114].
Аналогичная ситуация была характерна и для последующего периода. Например, "Казахские султаны и другие представители знати поддерживали Касыма постольку, поскольку ему сопутствовала удача в военных походах, и он захватывал для знати богатую военную добычу. С каждым походом влияние Касыма усиливалось, и в результате авторитет его возрос настолько, что, не имея ханского титула, он фактически был признан ханом всех казахов, тогда как законный хан не пользовался никакой популярностью. Мухаммад Хайдар доглат в "Тарих-и Рашиди" отмечал, что "в это время (915 г.х.=1509/1910 г.н.э. - М.А.), хотя Бурундук и являлся ханом, однако правление ханства и полнота власти находились в руках Касым-хана. Известно, что побежденный Бурундук был изгнан из степи и умер на чужбине в Самарканде. Касым-хан стал полновластным властителем во всем Дешт-и Кыпчаке [115].
Сходная ситуация была в Казанском ханстве. Л. Бикбаева в статье "Самоуправление у башкир" пишет: "Здесь народное собрание было органом законодательным и даже учредительным, созывавшимся в некоторых важнейших случаях государственной жизни для решения определенных вопросов. В русских источниках это народное собрание называется "вся земля Казанская". До нас дошло описание одного из таких собраний, состоявшегося 14 августа 1551 года для обсуждения вопроса об избрании на престол хана Шах-Али и об уступке России горной стороны р. Волги. Ввиду исключительных условий момента, осложнявшихся положением внешней политики, собрание происходило не в городе, а под открытым небом, при устье реки Казанки, на границе спорной территории. Обычно же собрание проходило, по всей вероятности, на кремлевском бугре, в главной мечети или во дворце, а летом, может быть, на открытом воздухе. Состав народного собрания был следующим: 1) духовенство во главе с Кул-Шерифом, 2) огланы во главе с Худай-Кулом, 3) князья и мурзы во главе с "улу карачи" Нур-Али Ширином. Обычно состав собрания возглавлялся ханом, но в данном случае, вследствие междуцарствия, этого не было. Собрание началось с чтения договорных условий, предложенных московским правительством, о горной стороне р. Волги. "Много о том спорных слов было, но, наконец, казанцы согласились на предложения русских. Договор был подписан" [116].
Аналогичные попытки создания устойчивой системы передачи власти были и в других кочевых народах. Но отсутствие несомненно признаваемого в качестве правителей рода сыграло в определенной мере пагубную роль для этих государств. Сакральное происхождение династии чингизидов и отсутствие такого, с точки зрения кочевников, легитимного происхождения руководителей других народов не позволило создать прочной государственности.
Конечно, лествичная система престолонаследия не была идеальной и искореняющей все противоречия. В конце концов, распад кочевых империй происходил. Но единство государства сохранялось достаточно длительное время, необходимое для решения конкретной задачи, стоящей перед цивилизацией. Можно привести сколько угодно примеров неустойчивости принципа прямого престолонаследия и прекращения династий вне кочевого мира. От вырождения правящей династии в результате внутрисемейных браков (например, в древнем Египте) до наследования власти слабыми потомками сильных властителей. Исключение составляет, пожалуй, лишь беспрецедентная многовековая линия японского императорского дома, который знал всего лишь одну попытку реального устранения. Но можно привести пример почти 700-летнего действия принципа престолонаследия потомков Чингиз-хана, причем не в одном государстве, а сразу в нескольких. Так что для каждой системы есть огромное количество аргументов, доказывающих ее превосходство. Но, в конечном итоге, речь идет о разном цивилизационном подходе.
Кочевое сообщество признавало новое политическое единство во имя решения поставленной задачи и выделяло необходимую часть своего потенциала. Но целое оставалось неизменным. В то же время земледельческие цивилизации должны были подавлять части для формирования единства и удерживать это единство путем изменения сущности частей и их подавления. Возникновение и падение кочевых империй могло происходить перманентно, что и было в истории Евразии. Но сохранялась цивилизация, которая скрепляла народы больше чем любое политическое единство.
Основы создания государства в Европе и кочевой Азии отличаются друг от друга. Если Европа шла по пути создания классового государства, в котором существует противопоставление демократического и аристократического элемента, а в позднее время и формирование бюрократии, то иначе обстояла ситуация в Степи. Рассматривая вопрос о формировании империи Чингиз-хана, Л. Н. Гумилев задается вопросом: "Стоит ли отказывать этносам в праве на оригинальное развитие? Нужно ли подгонять их историю под рамки тех периодов, которые привычны для немца или француза?... Надо полагать, что целесообразнее не искать сходство Монголии с Францией, а учитывать их различия, особенно очевидные в аспекте географии времени, или палеогеографии голоцена, куда входит и этносоциальная история как необходимый компонент" [117].
Естественно, что немаловажное значение имело соотношение государственных и негосударственных начал в жизни кочевых народов. Излишняя централизация вела к активному сопротивлению, а децентрализация - к превращению общества в архаичные, до-государственные объединения.
Тем не менее, общепризнанная система сохранения и передачи власти играла важную роль в поддержании других государственных институтов - налогов, мобилизации, судебной системы и т.п. В таком случае можно говорить о существовании национального государства. Если же эти институты не развивались или отсутствовали, то речь должны идти о конфедерации племен. Например, туркмены постоянно разделялись на враждующие за господство племена. Как пишет В. Бартольд: "Туркмены жили в это время в том же состоянии политической анархии, как на всем протяжении своей истории; характерно, что народ, из среды которого вышли основатели самых могущественных турецких империй, сельджукской и османской империй, никогда не имели собственной государственности [118].
Мнение о том, что туркмены являются "нацией племен" неоднократно высказывалось в исторической науке. В частности, туркменский демограф Ш. Кадыров пишет они "состоят из субэтнических групп, в силу исторических условий разобщенных настолько, что, в известном смысле, о каждом из них можно говорить как о маленьком народе. Эту гипотезу еще десять лет назад высказывал М. Дурдыев - большой знаток туркменской социальной этнографии. Независимо от Дурдыева, политик и ученый Абды Кулиев, известный журналист и писатель А.-К. Вельсапар (Джумаев) и другие также отмечают существование не только общетуркменского, но и субэтнических менталитетов. Самая развитая область туркменской исторической науки, этнография, до сих пор остается дисциплиной о разделении туркмен на локально-культурные общности, а не историей нации". Более того, Ш. Кадыров пишет о том, что до 1924 года, когда была создана Туркменская советская социалистическая республика, "туркмены идентифицировали себя преимущественно по признаку кланового родства, а не по признаку общности территории. У них не было опыта централизованного управления племенными федерациями. Объединить туркменские племена в рамках одного государства в тот исторический момент можно было только с помощью внешней силы, под ее контролем" [119].
Аналогичная ситуация сложилась у кыргызов. Оба народа так и не смогли сформировать государственную платформу единства, а их история вращалась вокруг истории соседних государств. Как отмечает киргизский ученый и политик А. Эркебаев: "После распада "кыргызского великодержавия" в 9 веке и крушения других древних и средневековых тюркских каганатов кыргызы в силу известных исторических причин, главным образом из-за внешней экспансии и агрессии, не смогли восстановить свою государственность, оказавшись к тому же часто в тисках межплеменных раздоров и феодальной междоусобицы. Поэтому здесь, вплоть до середины 19 столетия, то есть до присоединения к России, имели место первичные формы демократии - родовые собрания, советы старейшин, народные сходки с преобладающим участием аристократии и батыров (богатырей), в условиях ведения войн напоминающие подобные собрания древних и средневековых народов, индейцев Америки и аналогичных народов Сибири 17-20 веков" [120].
Джунгары смогли преодолеть этот комплекс и создать сильное государство. Но внутренние усобицы и китайская экспансия прервала нить истории этого народа.
На основе общепризнанных институтов - правящего рода, династии и веры-идеологии строилась основа кочевого государства. Именно они служили базой для перехода от союза племен к полноценному государству, а затем и к империи.
Нельзя не учитывать и тот факт, что мобильность внутренней структуры сохранялась и после создания института чингизизма. Рядовые представители черной кости в определенных условиях могли приобретать власть реальную и большую, нежели ханы и султаны. Война с джунгарами показала реальность такой возможности в казахском ханстве. При этом ханы и сословие торе исполняла миссию объединителя нации, своеобразный символ единства народа.
Ликвидация ханской власти в Казахстане произошла в 19 веке, когда степь окончательно покорилась Российской империи. При этом значительная часть авторов указывает на падение престижа ханов и султанов в народе. Но существо вопроса раскрыл М.П. Вяткин, который писал о том, что "В бессилии хана, в его безуспешных сношениях с царскими властями видели упадок престижа ханской власти. Возмущение нарастало против хана и султанов, его родственников, но не против ханской власти, в которой для широких кругов старшин и народа, часто бессознательно, олицетворялась идея казахской государственности. Возмущались ханом Нуралы не потому, что он был ханом, а потому, что он был плохим ханом" [121].
Возникновение нового фактора в лице царской администрации привело к серьезным изменениям в политической и социальной организации казахского общества. Началось мощное столкновение элит. Традиционная правящая элита - чингизиды, стала уступать свои позиции родовым старшинам и биям.
Проводимая царским правительством реформа управления рассматривалась как эффективный метод укрепления своего могущества в степи. Старшины видели в реформе мощное оружие для преодоления власти султанов и ханов и укрепления собственной власти. Если часть родовых старшин все еще рассчитывала на укрепление своего положения в реформированном Игельстромом Младшем жузе при кандидате в ханы султане Каипе, то иную позицию занимали Срым, Каратау, Каракобек и другие. После изгнания из степи хана полнота власти сосредотачивалась в их руках [122].
Эта мобильность сохранялась длительное время. Можно привести множество примеров воссоздания институтов ханской власти во время национальных восстаний 19-начала 20 века, в годы национальной войны 1916 года.
В этом ряду есть и исторический парадокс. В 1920 году барон Унгерн со своей Азиатской дивизией вошел в Монголию, которая находилась под оккупацией китайцев. "Слух о "русском богатыре", "родственнике белого царя" прокатился по всей Монголии, и к барону потянулись люди - и князья, и простолюдины - в надежде, что он - та сила, которая поможет возродить Монголию. Но прошло время, и монголы разочаровались в бароне. Унгерн видит свое спасение в победоносной военной операции, что весьма совпадает с аналогичными устремлениями кочевых владык. Но все заканчивается выдачей барона конному разъезду красноармейцев" [123].
Установление твердой власти в степи и рост авторитета того или иного хана нельзя сравнивать с ростом абсолютизма в европейских странах или земледельческих цивилизациях Азии. Можно даже сказать, что кочевничество как цивилизация систематически отторгало тенденцию к абсолютной и ничем не сдерживаемой власти. Кратковременный период концентрации власти сменялся возвращением к норме - сохранению баланса между интересами правящего дома и обществом. Абсолютная власть в условиях кочевого общества, можно сказать, была аномалией, нежели нормой и возникала для решения экстраординарных задач в конкретных условиях и в определенный промежуток времени. Сам способ производства предполагал наличие большое свободы выбора - от определения места кочевок до взаимоотношений между различными частями социума.
Установление новой правящей династии не означало катастрофической ломки в политическом или экономическом устройстве, социальной структуре общества. Самым важным последствитвием могло быть изменение названия страны или государства, эля. При воздействии этого фактора достаточно устойчивое и длительное время происходила и этническая консолидация. Например, после кончины хана Абул-Хайра в 1468 г. и возвращения Джанибека и Керея в Дашт-и Кыпчак прежнее доминирующее наименование "узбек" перестало быть общим для всех племен. Они стали разделяться на собственно узбеков (шибанитов), казаков (казахов) и мангытов (ногаев). Можно предположить, что такое деление могло измениться, и те же племена могли принимать иные общие названия в случае новых династийных коллизий.
Как отмечал Н.И. Конрад: "Факт образования на одной племенной основе разных народностей, создающих собственную историю, в определенных исторических условиях - процесс вполне закономерный и наблюдавшийся в истории всех крупных племен - германских, романских, славянских" [124].
Тем более что в истории кочевой Евразии было достаточно много случаев, когда личные имена становились именами племен, титулами и т.п.
Например, во времена Едыгея, который покусился на основы чингизизма, появляются новые понятия. Как пишет В.П. Юдин, Едыгей "заложил основы уничтожения политико-правовой системы чингизизма в степях. Древний термин "бий" и новые титулы "нурадин", "кейкобад" (кейковат), "тайбуга" стали терминологическим выражением ее крушения...Показательно происхождение вышеназванных терминов. "Нурадин" - это Нур ад-Дин, в народном произношении Нурадин, имя сына Едигея, ставшее названием должности-титула наследника бия Ногайской орды. "Кейковат" - также имя сына Едыгея, ставшее названием должности-титула второго после нурадина лица в Ногайской Орде. "Тайбуга" - имя бия Тай-Буги, сыгравшего значительную роль в истории улуса Джучидов. Титул "хан" ушел из Ногайской Орды, а на его месте возродился старый степной титул "бий", которым стал называться носитель верховной власти у ногаев [125].
Относительно недавно возникший термин "манап" у кыргызов, возник в 18 веке и произошел от имени одного из биев племени Сарыбагыш.
Интересны коллизии с термином "узбек". Как пишет К.А. Пищулина "в той этнополитической общности населения Ак-Орды и ханства Абулхаира, которую называли узбеками, можно видеть складывающуюся большую ветвь тюркоязычной народности. В ходе завершения процесса формирования этой ветви в 14-15 вв. постепенно выявилось через трансформацию собирательных этно-политических терминов кипчак, кибчак, узбек, узбек-казак, казак - и утвердилось этническое название казахи (казак)". Основную роль в перипетиях с наименованиями "играл переход населения из одного династийного подданства в другое. Особенно легко это осуществлялось в условиях кочевого и полукочевого хозяйства, что мешает видеть фактически сложившуюся этническую целостность населения". Источники 15-16 века "насыщены сведениями о борьбе ханов различных джучидских линий (Шайбанидов, потомков Орда-Иджена, Туга-Тимура и др.) за власть над одним и тем же населением Восточного Дашт-и Кипчака и Туркестана, называемым в источниках то узбеками, то узбек-казахами, то казахами, но фактически сложившимися в народность в одной из ее крупных частей - Среднем жузе. И если в источниках начала 16 в. к населению Восточного Дашт-и Кипчака все более определенно применяется имя казахи, то это говорит не о том, что только к этому времени сложилась народность, и не о "возвращении" "казахов" из Семиречья после ухода "узбеков" в Мавераннахр (ведь узбеками, узбекским войском - "кошунат-и узбак" - называли источники и уходивших к Джанибеку и Гирею в Семиречье, т.е. подданных Абулхайр-хана), а всего лишь о переходе политической власти над населением Восточного Дашт-и Кипчака и Туркестана (Присырдарьи) к ханам ак-ордынской линии Джучидов, получившим уже до этого скорее политическое, чем этническое имя казахов" [126].
Вместе с Мухаммадом Шайбани ушла небольшая часть узбеков, если хотите не пожелавших стать казахами, т.е. принять ханов другой династийной линии. Ослабление тимуридов и раздробленность оседлых государств Средней Азии привел к победоносному вторжению кочевых узбеков и установлению их господства над оазисами. Как пишут С. Кляшторный и Т. Султанов, общее число ушедших достигало 240-360 тысяч человек. Они еще долго могли сохранять единство и возможность возвращения в Степь. Но с течением времени произошла смена цивилизационной основы узбекских племен, возглавляемых Шибаидами. Они подверглись мощному воздействию оседлой культуры, и перешли к оседлости, хотя еще до 20 века сохранялись отдельные племена, ведущие преимущественно кочевой образ жизни. Этот процесс сыграл ведущую роль в формировании нового народа и лишил возможности некогда единые племена вновь слиться в одном цивилизационном потоке.
Еще раньше в период послемонгольского завоевания население оазисов также подверглось мощной волне воздействия кочевников. Она оказала серьезное влияние, но не смогла изменить цивилизационные основы. Как пишет Л. Гумилев "Пассионарность, рассеянная по популяции монголами 13 в., влила в население дополнительную энергию, но не могла повлиять ни на культуру, ни на этническую доминанту. Жители Самарканда, Бухары, Мервы, Балха и Хорезма стали более энергичными и активными, но не превратились в монголов и кыпчаков. Наоборот, они с большей яростью бросились на кочевников, отмщая им за разорение Отрара и Ходжента, равно как и своих городов" [127].
Таким образом, можно говорить о том, что современные узбеки берут свое начало из двух источников - древнейших земледельческих и кочевых цивилизаций.
Процесс переселения такой крупной массы племен не мог не отразиться на ситуации в Степи. Освободившаяся территория стала дополнительным стимулом и жизненным пространством для тех племен, которые приняли название "казах". С этого времени территория стала именоваться Казахстаном [128].
С этим связано и кратковременное в историческом плане существование кочевых империй. Как пишут С.Н. Кляшторный и Т.И. Султанов: "Рост государства и влияния тюркской аристократии, стремившейся к автономному управлению захваченными территориями, обеднение массы рядовых кочевников, вынесших на своих плечах все тяготы непрерывных войн и лишившихся средств существования следствие джута 581-583 гг., новая политическая обстановка, не дававшая тюркским каганам возможности искать выхода в набегах - все это привело каганат к острейшему кризису и междоусобице" [129].
Война, а не набеги, неизбежные для отношений между различными народами и цивилизациями на той стадии развития, стала причиной появления и падения кочевых империй. Война становилась выгодной лишь для правящего класса, в то время как основная масса кочевников могла вполне довольствоваться разведением скота, меновой торговлей и т.п. Усиление роли государства и его вмешательства в жизнь кочевого общества означал резкое повышение податей и сборов, подрыв устоявшихся экономических отношений.
Существование огромных империй никогда не было долговечным. Как писал швейцарский востоковед Адам Мец: "Существование мировых империй всегда обусловлено наличием гениального властелина или особо жестокой касты и во всех случаях противоестественно" [130].
Именно крайняя степень перенапряжение общества стало причиной гибели первого Тюркского каганата. Дело в том, что Эль-каган перешел к "формам и методам осуществления власти, свойственным более развитым обществам". Т.е. в кочевом государстве стали водиться институты и система отношений, характерная для земледельческих государств. То, что имело смысл и приносило пользу в земледельческой цивилизации, привело к краху скотоводческую. "Тюрки имели простые обычаи и были по природе простодушны. Хели (Эль-каган - С.К.) имел при себе одного китайского ученого, Чжао Дэ-яня. Он уважал его ради талантов и питал полное доверие, так что Чжао Дэ-янь стал мало-помалу управлять государственными делами. Кроме того, Хели доверил правление ху (согдийцам), удалил от себя сородичей и не допускал их к службе. Он ежегодно посылал войска в поход..., так что народ его не смог более переносить эти тяготы...Год за годом (в стране) был великий голод. Налоги сборы стали невыносимо тяжелым, и племена все более отвращались от Хели" [131].
В связи с этим сам характер государства кочевников имел иную основу, нежели в оседлых обществах и не мог иметь те же формы, функции и цели. В кочевом сообществе доминировала идея сообщества, а не государства. Если земледелец в то время существовал в государстве, то кочевник жил в обществе. Для земледельца, особенно в условиях, когда он занимался орошаемым земледелием, государство было основой мобилизации для решения задач создания системы орошения, а значит и жизнеобеспечения. Крах государства означал крах экономики, крах жизни. Поэтому жизнь вне государства не представлялась вообще, была просто невозможна.
В условиях кочевого способа производства основополагающим был принцип самоорганизации общественных отношений. Усиление власти ханов означало изменение устойчивых саморегулирующихся общественно-экономических отношений. Демократизм, направленный на ограничение власти ханов, на деле означал не только подавление абсолютистских тенденций, но и сохранение кочевой цивилизации, образа жизни. При этом вовсе не обязательно было вести так называемую классовую борьбу. Хану достаточно было послушать жырау, акынов, биев или батыров, а то и простого кочевника, который мог высказать в адрес хана все, что о нем думает, и принять соответствующие меры. Если хан не понимал или не хотел понять того, что до него пытались довести, то срок его правления был весьма короток.
Одним из вариантов усиления власти хана была попытка опоры на внешние силы. При этом ханы прибегали к поддержке соседних государств. Например, генерал-майор Тевкелев в соответствие с просьбой Нурали-хана и других казахских аристократов советовал русскому правительству послать в степь для укрепления власти местных феодалов над народом небольшие воинские отряды и устроить небольшие крепости. С просьбой о придании воинских отрядов для укрепления собственной власти обращались и другие ханы [132].
Социальная структура кочевого общества не была примитивной. Деление общества на белую и черную кость не имело такой же функции, как разделение средневековых европейских обществ на феодалов и зависимых крестьян. Если султаны-торе могли претендовать на власть ханов, то во многом реальное управление находилось в руках представителей черной кости.
В этой среде выделялись бии, которые "сосредоточили в своих руках политическую власть управляемых ими родов и выполняли функции степных судей". Были бии, знаменитые во всей казахской степи, и встречались бии, функции которых ограничивались лишь делами одного рода. Например, в Старшем жузе - Толе-бий, в Среднем - Казбек-бий, и в Младшем - Айтаке-бий пользовались большой популярностью, и даже ханы считались с их мнением [133].
Основное деление общества происходило по родовому признаку. В связи с этим функции низового управления сосредотачивались в руках старшин - родоправителей, часть их которых была биями.
Единое казахское государство существовало не всегда. Тем не менее, его распад не означает краха государства, как целостной системы. Например, общенациональные кризисы и феодальные усобицы, которые приводили к распаду системы единого управления, что достаточно часто встречается в Европе, не приводило к ликвидации целостных систем. Например, и Франция, и Германия, и Польша, и Россия претерпевали серьезную эволюция своей единой государственности, Они переживали не только феодальную раздробленность, но и разделы национальной территории другими странами, периоды длительного управления всей территории или ее частей другими странами. Тем не менее, никто не может отрицать их существования как систем, объединенных языком, историей, генетическими корнями, культурой и т.п. Весь этот комплекс позволял восстанавливать государство, даже через многие десятилетия зависимости.
Именно общественные отношения и цивилизационные основы позволяли сохранять единство племен, населявших огромные территории. Изменялись правящие династии, менялись названия государств, но общность языка, культуры, ментальности, способа ведения хозяйства, верований оказались более мощными скрепами, нежели государственные институты.
Эти отношения и дух свободы, навыки активного участия в происходящих процессах, вера в преобразующую роль личности привели к тому, что даже оторванные от привычной среды степняки играли порой ключевую роль в мировых процессах.
Широко известна роль степняков, которые, попадая в плен, становились мамлюками, гуламами во дворцах правителей от Индии до Египта. Мамлюкское войско под руководством аз-Захира Бейбарса сыграло решающую роль в отражении нашествия монголов на Египет. Замечательный арабский историк Ибн Халдун (1332-1406) писал, что "приход в мамлюкскую среду степняков был божьим благодеяние, ибо придал исламскому миру новые силы и мужество в момент слабости и упадка и помог справиться с великой опасностью, которая ему угрожала". В результате роль тюркских мамелюков в исламском государстве возросла и закрепилась на многие десятилетия, а в Египте 13 века они стали абсолютными властителями. Поэтому мамлюкский султанат именовался современниками "Даулат аль-атрак" (Империя тюрок)" [134].
Но героическое время проходит. Одно за другим погибают кочевые государства. Свободный воин, оседлавший коня, сталкивается с машиной уничтожения в виде регулярных армий промышленных цивилизаций. Пешие армии наемников в Европе расстреливают рыцарство и прокладывают дорогу Новому времени. Эти же армии уничтожают последние кочевые государства. В течение тысячи лет преимущества конного воина перед оседлым ополченцем были неоспоримы. Но первые залпы мушкетов и пушек, применение принципиально новой системы ведения боя, означали закат кочевых цивилизаций и государств.
Тем не менее, исторические факты говорят о важном вкладе, которые внесли кочевые народы в развитие мира. Кочевые племена саков индоиранского происхождения, населявшие север Средней Азии во второй половине 1 тысячелетия до н.э. переселялись в Индию, где и образовали знаменитое "ведическое" общество и идеологию, во многом лежащую в основе современной индуистской религии [91].
Государство в кочевом обществе носило специфический характер. Как пишет С.Л. Фукс: "Крайняя слабость государственной власти, резко децентрализованный ее характер, зародышевое состояние государственного аппарата, осуществление функций классового государственного принуждения органами патриархально-родовой власти - все это исключало возможность развития в казахском праве борьбы с преступлениями, направленными против государственного прядка в целом, против деятельности органов государства" [92].
Конечно, нельзя отрицать очевидное - воинственность кочевников. Как пишет Г. Лэмб: "Мигрирующие племена Центральной Азии развивали в себе особые способности. Непрерывная борьба с суровым климатом способствовала выносливости и предприимчивости; необходимость защищать свое жилье, стада и более слабых домочадцев превратила их в опытных организаторов. Утверждение о том, что во время военных действий свирепые конники не раз доказывали свое превосходство над изнеженными горожанами, давно превратилось в избитую истину. И лишь изредка можно встретить суждение, что их превосходство объяснялось острым умом и способностью приспосабливаться к обстоятельствам...Завоевания древних победителей - ханов и султанов из Центральной Азии - подтверждают их незаурядные способности к стратегии" [93].
Кочевники Ирана даже в начале ХХ века рассматривались как единственная вооруженная сила страны. Не имея регулярной армии для защиты от внешнего нападения, иранские шахи использовали номадов как единственную поддержку правительства в случае как внешней, так и внутренней опасности [94].
В кочевом государстве не развивалось характерное для земледельцев рабовладение, как основа способа производства. Рабство не носило таких черт, которые были присущи земледельческим государствам. Оно было домашним, а захват военнопленных имел одну цель - продажу их на рынках. Захват пленных для продажи стимулировался спросом рабовладельческих государств. В этом и кроется одна из причин отрицания государства некоторыми исследователями.
Первая крупная кочевая империя - Тюркский каганат простирался от Манчжурии до Боспора Киммерийского, от верховьев Енисея до Верховьев Аму-Дарьи. Основной причиной возникновения могли быть изменения, угрожающие основам существования этой цивилизации - перенаселение, изменение климата, необходимость избавления от нестабильного человеческого элемента. Возникновение тюрков связывается с Восточным Туркестаном. Согласно китайским хроникам, группа позднегуннских племен, в конце 3-начале 4 в. переселившаяся в Северо-западный Китай, была вытеснена в конце 4 века в район Турфана, где продержалась до 460 года. Жужане (авары) уничтожили их владение и переселили их на Алтай. В Восточном Туркестане они приняли в свой состав новый этнический компонент, смешались с местным населением. На территории, где жило племя ашина с конца 3 в. до 460 г., преобладало иранское и тохарское население, обогатившее язык и культуру ашина. Именно здесь было положено начало тесным тюрко-согдийским связям, оказавшим огромное воздействие на всю культуру и государственность тюрок. На Алтае ашина создали крупное объединение племен, принявшее самоназвание тюрк [95].
Можно говорить о том, что кочевые цивилизации существовали длительное время. В то же время кочевые империи являются их продуктом и как всякий вторичный элемент должны были выполнять конкретные задачи.
В отличие от империй земледельческих народов в них не происходило изменения хозяйственных функций, образа жизни, системы управления, нарушения привычного ритма жизни. Именно поэтому кочевые империи были так огромны.
Так или иначе, существовала политическая организация, которая определяла действия членов общества. В современной литературе кочевые народы все-таки "доросли" до империй. Согласно Н.Н. Крадину: "Все империи, основанные кочевниками, были варварскими... Кочевую империю можно определить как кочевое общество, организованное по военно-иерархическому принципу, занимающее относительно большое пространство и эксплуатирующее соседние территории, как правило, посредством внешних форм эксплуатации (грабежи, война и контрибуция, вымогание "подарков", неэквивалентная торговля, данничество и т.д.)" [96].
Но нельзя преувеличивать классовость кочевого общества. Оно не носило столь категоричного характера, как это было в земледельческих государствах. И в этом его отличительная черта. Но История полна парадоксов. Вопреки марксизму советскому руководству приходилось доказывать высокую степень классового расслоения и противоречий в кочевом ауле. Как пишет Г.Е. Марков "Возник социальный заказ советского руководства идеологически обосновать наличие в кочевом обществе резких социальных противоречий. Для этого требовалось, прежде всего, "научно" доказать, что кочевники были классовым, сословным обществом со всеми вытекающими из этого социальными противоречиями" [97].
Естественно, что социальная стратификация кочевого общества носила иной, нежели в земледельческих культурах, характер. Она имела главную черту - высокую мобильность по сравнению с европейскими государствами. Рядовой кочевник мог встать во главе племени, союза племен, народа, основателем нового государства. С другой стороны, потомки выдающихся ханов могли уйти в небытие. Но необходимо было существование определенной константы, которая бы закрепляла систему функционирования государства и скрепляла кочевое общество. Инструмент подавления не годился, ибо он не работал в обществе, в котором все были воинами.
Оставался единственный механизм - династийная смена власти в сочетании с демократизмом кочевой системы политических отношений. Чингис-хан и его советники сформулировали универсальный для своего времени кодекс кочевников - Великую Ясу. Она впитывала многовековой опыт формирования политической системы кочевых народов и оформляла их в виде свода законов, которые стали неоспоримой традицией. Сила кочевников концентрировалась в войске, а контроль над ним сосредотачивался в руках потомков Чингис-хана. Все кочевники евразийских степей шли к этому через формирование династий ханов, каганов. И окончательное закрепление он нашел в принципе наследования власти представителями одного рода - торе. Но демократизм сохранялся в принципе не прямого наследования, а избрания конкретного представителя определенного рода. Такой подход позволил на длительное время придать устойчивость кочевому государству. Тем более что он имел характер закона, Как гласила Яса "Запрещено, под страхом смерти, провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете" [98].
В этом подходе и всесторонней мобильности сформированной системы отразилось наилучшее для того времени соотношение личности и общества. Как пишет В.М. Бехтерев: "Хорошая общественная организация, обеспечивая должным образом общественные интересы, предоставляет самобытному развитию личности возможно большую свободу, ибо лишь в развитии самобытных особенностей личности лежит залог прогресса народов... Нельзя быть вождем народа, не воплощая его мечтаний... Всякий вождь только тогда вождь, когда он сливается в смысле своих устремлений с войском. Точно также правитель только тогда правитель, когда он, являясь выразителем народных устремлений, отождествляет себя с народом" [99].
Легитимизация власти была очень важной проблемой для всех стран мира. Одним из вариантов было создание легитимного шлейфа в виде реального правления военного диктатора при номинальном существовании правящей династии. В истории Японии династии военных правителей сёгунов обеспечивали руководство страной от имени "божественного" императора.
Особенность Европы была в том, что здесь существовал общепризнанный наместник бога на земле - римский папа, который придавал новой династии или правителю легитимность от имени высшего существа. Священное помазание для европейского монарха было неоспоримым источником его превосходства. В 40-е годы 11 века монах Рауль Безбородый, принадлежавший к Клюнийской конгрегации, выразил сущность этой системы следующим образом: "Лучшее расположение для миросохранения было бы такое, при котором ни одному государю не достало бы дерзновения удерживать скипетр Римской империи, объявлять себя императором, если папа, восседающий на римском престоле, не сочтет его способным к публичным делам как мужа честного по своему нраву и не доверит ему знак императорского достоинства". Таки образом, власть духовная была обязана морально наставлять власть мирскую [100].
На исламском востоке общепризнанного института, аналогичного папству, не существовало. Многочисленное потомство сейидов, потомков Мухаммада, выполняло несколько иную функцию. Тем не менее, султан Бейбарс аль-Бундуктари в 1269 г. лично совершил паломничество в Мекку, во время которой "князья Мекки и Медины признали своим верховным государем султана Бейбарса". Впоследствии, после захвата монголами Багдада в 1258 г. представители халифского рода Аббасидов переселились в Каир, и проблема легитимизации власти мамлюкских султанов была полностью решена. Страной реально управлял мамлюкский султан при формальном главенстве халифа из рода Аббасидов [101].
Приход к власти новой династии требовал создания легенды о древности и сакральности происхождения. Выход ногайцев из сферы правления чингизидами привел к тому, что особое место в их преданиях стало отводиться султану Бабаткулю - Баба-Туклес Шашлы-Азизу. К этому "святому", а через него и к одному из четырех "праведных" халифов возводили свою генеалогию правители Ногайской Орды, потомки золотоордынского беклярибека Едигея.
В Центральной Азии "помазание" в европейском смысле было бы совершенно непонятным для оседлых или кочевых властителей. Главным для народов была принадлежность ханов к "золотому роду" и личные качества. В случае необходимости, узурпаторы могли выставить на сцену кукольного хана, которым манипулировали умелые и жесткие руки "зятя", "наставника", "эмира" и т.д.
Достаточно вспомнить целую серию кукольных ханов-чингизидов в центрально-азиатских ханствах, да и историю самого эмира Тимура, который правил от имени послушных ханов. Кстати, уже в те годы появились легенды об общих предках Тимура и Чингиз-хана. Попытка возвести генеалогию Тимура к роду Чингиз-хана по линии "предок Тимура - Каджули, брат прадеда Чингизхана Кабул-хана" была предпринята еще при Тимуридах. Но при самом Тимуре в соответствие с традицией ханом считался Союргатмыш, потомок Угэдея. Следующим ханом после смерти Союргатмыша в 1388 г. стал его сын Махмуд. После смерти Махмуда в 1402 г. Тимур, хотя и не назначил нового хана, все-таки продолжал чеканить монету с именем Махмуда.
Мамай, который не принадлежал к роду Чингиз-хана, также не спешил провозглашать себя ханом. Законными правителями в Золотой орде и других монгольских государствах считались лишь те лица, которые по прямой линии родства восходили к Чингиз-хану. В связи с этим он предпочел, не вызывая излишних страстей вокруг вопроса о престолонаследии, укрыться за спиной марионетки, не имеющей никакой фактической власти. Первым марионеточным ханом при всесильном беклярибеке стал Абдуллах (1361 - 1369 гг.).
Данная традиция оценивалась по-разному. Как пишет Т.К. Бейсембиев "Реакционная роль Чингизхана и Эмира Тимура в истории заключается не только в том, что они перекроили политическую карту мира и затормозили поступательное развитие производительных сил человечества, но и в том, что они породили реакционную идеологию. Эта идеология просуществовала века и, оказывая тормозящее влияние на базис, являлась вплоть до новейшего времени господствующей в отдельных частях их империй, например в Средней Азии". Конечно, трудно себе представить формирование другой системы управления в регионе. Она была естественна и адекватна условиям того времени. И благодаря этому просуществовала века.
Сфера действия права чингизидов на престол не ограничивалась существующими этническими и государственными границами: каждый чингизид, независимо от того, к какой именно династии потомков Чингиз-хана он относился, мог претендовать на ханский титул в любой стране, где только продолжали жить традиции монгольской империи. Чингизиды казахских улусов, например, часто оказывались в роли "падишаха" каракалпаков и киргизов, "подставных ханов" Бухары и Хивы. По своему содержанию и характеру политическая власть чингизидов, основанная лишь на генеалогии, никогда и нигде не имела, видимо, национального значения" [104].
В то же время В.П. Юдин считает, что "раздел монгольской империи Чингизханом, произведенный им при жизни между его сыновьями и внуками, стал таким прецедентом, который послужил источником права для многих народов и действовал в некоторых районах вплоть до ХХ столетия". Более того, был создан новый идеологический и мировоззренческий комплекс, произошло сложение новой религии - чингизизма" [105].
Тем не менее, возможность быть избранным дополнялась рядом факторов, среди которых было старшинство генеалогического древа. Например, до 30-х годов 18 века в качестве законных наследственных ханов в Старшем и Среднем жузах избирались представители ханской династии - потомки Жадига, старшего сына Жаныбека, а Младший жуз достался в наследство потомкам Озека, младшего сына Жаныбека. Но и эта традиция не была устойчивой. Абулхаиру, представителю младшей ханской династии, удалось, благодаря личным качествам, стать во главе Младшего жуза. Понимая, что ханство может быть оспорено, и оспаривалось представителями старшей ветви султанами Батыром и Бараком, Абулхаир принимает подданство России с тем, чтобы получить военную команду и русскую крепость на р. Орь, как средство укрепления власти. Еще одной причиной принятия подданства было стремление предотвратить войну на два фронта. С одной стороны, джунгары получили отпор и к 1731 году положение на короткое время, до осени 1739 года, стабилизовалось, хотя и значительная территория была утрачена. С другой, казахи вплотную подошли к территории русских крепостей, казачьих поселений и владениям башкир и калмыков, - подданных России. Конфликты с ними из-за пастбищ и водопоев породили еще большую опасность, нежели джунгарское нашествие. Необходимо было предотвратить войну против России и находившихся в зависимости от нее башкир и калмыков любыми средствами, и таким средством стало принятие подданства. Дилемма перед казахами и джунгарами была практически одинакова - война с сильным имперским соседом - Китаем или Россией с неопределенными последствиями, или принятие подданства. Джунгары выбрали войну с маньчжурским Китаем, последствия которой широко известны. В результате многоходовых комбинаций по разрушению единства джунгарского ханства, страна западных монголов в 1756-1758 гг. стала зоной смерти. Спасаясь от китайских войск, ойраты прятались под камнями, в ямах и вырытых норах, но их вытаскивали и истребляли на месте. Шла настоящая охота на людей. Страшную цену заплатили ойратские феодалы за свою междоусобицу - погибнув сами, они погубили свою страну. Из-за их свар и амбиций, жадности, злобы и политической слепоты целый народ оказался безоружным перед врагом и сошел с исторической сцены. Из 600 тыс. ойратов в живых осталось 30-40 тыс., спасшихся бегством в Россию [106].
Урок был весьма нагляден. Казахи избрали российское подданство и сохранились как этнос. Принятие присяги и вхождение в орбиту российского влияния начало менять систему ханской власти в Казахстане. Преемник Абулхаира Нуралы уже утверждается в ханском звании специальным актом русского правительства. И он также обращается к императрице Елизавете Петровне с просьбой: "Прошу для воздержания народного и к приведению их в порядок и послушание построить на Эмбе реке крепосцу, где я в зимние времена пребывать и своевольных людей в страх и послушание приводить мог"[107].
Одной из важных функций, которые принадлежала золотому роду - безусловная легитимность в создании, укреплении и сохранении государства. Даже всеми понимаемая безвластность хана из рода Чингиз-хана при сильном реальном правителе создавала мощный фон легитимизма. Например, после развала государства Чагатаидов эмир Пулади, "главный среди верхушки дуглатов, усилившейся в период развала Чагатаидского государства, выступил с намерением основать самостоятельное ханство с помощью своего ставленника - хана из Чингизидов, - упрочить главенствующее положение над родо-племеной знатью Семиречья и Восточного Туркестана, ослабить феодальные распри. Мирза Хайдар пишет: "могульский улус остался без хана, среди могульского народа каждый стал сам себе главой, беспорядок возник в улусе...Эмир Пулади... решил найти хана, возобновить управление государством и привести страну в порядок" [108].
Легитимность играла важную роль в формировании династий и на Востоке, и на Западе. Тем более, это было важно в условиях существования в кочевом обществе принципа примата личных заслуг в укреплении власти. В истории калмыков важным было то обстоятельство, что титул "хана" получался от Далай Ламы. Это рассматривалось как освящение права на правление главного хана. Таким образом, происходила сакрализация хана и ханской власти. Сакрализация власти была тем более объективно необходима, поскольку калмыки жили вдали от религиозного центра (Тибета). Получение ханом регалий от имени Далай Ламы говорило не столько о религиозности хана, сколько о подтверждении духовным авторитетом права на правление, в том числе и над ламами. Хан становился представителем Далай Ламы и защитником учения [109].
Система созданная Чингиз-ханом, при которой признавалось первенство "священного" рода была уже известна в домонгольский период. Как сообщал аль-Масуди, из среды карлуков происходит "каган каганов", он имеет власть над всеми тюркскими племенами, а его предками были Афрасиаб и Шана (т.е. Ашина!). Происхождение из рода Ашина, правящего рода Тюркского каганата, позволило карлукской династии облечь эту власть в легитимное одеяние и, отбросив старый титул ябгу, принять новый - каган. Таким образом, элитой аристократии по крови в Тюркском эле был каганский род Ашина [110].
"Объединенные в единое политическое целое посредством завоевания, такие образования скреплялись очень непрочной связью, внешним выражением которой было единство правящей династии. Члены ее не только возглавляли наиболее крупные подразделения такого многоплеменного объединения, но и рассматривали его в целом как свое фамильное или родовое достояние. Именно этим фамильным или родовым коллективизмом и следует объяснять тот факт, что в Турецкой державе (имеется в виду Тюркский каганат - А.Б.) господствовал тот же порядок престолонаследия, какой известен в Киевском государстве рюриковичей... И в Западном и Восточном турецком каганате верховная власть, как правило, переходила не отца к сыну, а от брата к брату и, если этот порядок и нарушался, то главным образом вследствие узурпации. Как в Древней Руси, так и в Турецком каганате "очередной" порядок престолонаследия был средством удержать от расползания громадное объединение различных племен, не имевших между собой прочных внутренних связей, которые сохраняли бы его единство. Ясно, что такой порядок при всей своей традиционности не мог быть долговечным, что частные династические интересы, находившие благоприятную почву для развития в сепаратистских устремлениях отдельных составных частей варварской державы, только до поры до времени сдерживались фамильной общностью членов правящего дома" пишет М.И. Артамонов [111].
Система наследования, которая существовала в степях Азии в послемонгольский период, имела двойственный характер. На первый взгляд, особенно для европейцев, существовала полная анархия в наследовании верховной власти. Если сформировавшаяся европейская традиция предполагала наследование власти от отца к старшему сыну независимо от способностей последующего правителя, а нарушение этого принципа и узурпация власти, даже более достойным претендентом, сопровождалась потрясениями, то кочевая цивилизация выработала иной механизм. Наряду с принадлежностью к "золотому" роду, требовались и серьезные личные качества претендента, которые необходимо было доказать на практике. Общество получало возможность выбора между значительным числом претендентов, имеющих соответствующую легитимность происхождения.
В первые десятилетия существования монгольской империи чингизиды успешно выполняли функции администрирования, суда, защиты и завоеваний. И тогда привилегии были не только легитимны, но и вполне обоснованны в глазах подвластного населения. Но со временем активность все более и более многочисленного потомства Чингиз-хана направлялась не на созидание, а на разрушение достигнутого предками. Энергия была направлена не на внешнее завоевание, а на борьбу с родичами за преобладание внутри монголосферы, ее разрушение на все более и более мелкие части. Началось вырождение элиты. И оно носило иной характер, чем в европейских государствах. Франция, Россия и другие страны устанавливали многочисленные барьеры на пути циркуляции элит и тем самым превратили ее в замкнутую касту. Российский Указ о вольности дворянства, французские и английские акты, препятствующие продвижению талантливых представителей низов, в конечном итоге привели к революциям. В монгольской традиции все было наоборот. Бесконечный процесс роста численности "белой кости" за счет многоженства привел к тому, что они парадоксальным образом растворялась в массе подвластного населения. Когда привилегии относятся не к узкой части общества, а к многочисленному слою, их смысл теряется. Когда элита растворяется в общей массе, она перестает быть элитой.
Размывание элиты происходило за счет того, что ханы и султаны имели возможность содержать большое число жен и наложниц. Соответственно численность потомков Чингиз-хана росла с каждым поколением. И.Г. Георги, который в 1771 году посетил аул хана Нурали, писал, что у этого хана "было четыре супруги и восемь наложниц, из коих первые были дочери знатных, наложницы же - простых казахов, отчасти и невольницы, а особливо похищенные калмычки". От этих 12 жен хан Нурали имел около 75 человек детей, из которых было 40 сыновей. Хан Аблай имел 71 сына, надо полагать, что они родились тоже от большого количества жен" [112].
Сама процедура провозглашения хана служила одновременно напоминанием о возможности его низвержения. Казахского хана избирали почетные представители родов, которые поднимали его на белой кошме. Потом эту кошму или одежду хана разрезали на мелкие части, и каждый забирал себе по куску в знак своего участия в избрании хана. После этого они расходились по домам, расхватав весь ханский скот. Этот акт назывался "хан-талау" (буквально: ограбление хана) и означал, что избранный хан теперь скота своего не имеет и переходит как бы на содержание народа. После этого представители родов немедленно пригоняли новое поголовье скота из стад и табунов народа, которое возможно значительно превышало количество расхватанного ханского скота.
Монголы, посадив вновь избираемого хана на белый войлок, говорили: "обрати (очи свои) на войлок, на котором ты сидишь. Если ты будешь хорошо править своим государством, то будешь владеть со славою и весь свет покориться твоей власти и пр.". По словам Плано Карпини, это делалось как бы только для того, чтобы сделать новому хану наставление: "если станешь делать противное, то будешь несчастен и отвержен, и столь нищ, что не будет у тебя и войлока, на котором ты сидишь" [113].
Если действующий хан не устраивал общество, то он отстранялся от власти. Причиной устранения могли быть тенденции к узурпации власти, нарушение прав общества, отдельных его членов и групп.
У степного хана никогда не было той полноты власти, которой обладали в эпоху абсолютизма русские императоры, французские или немецкие короли. Хотя и европейские монархи всегда должны были прислушиваться к мнению своих подданных. Как пишет Л. Гумилев "Не только среди дилетантов, но и среди профессионалов-историков бытует обывательское и вполне ложное мнение, что в 13-14 вв. воля хана определяла политику страны, как внешнюю, так и внутреннюю, а народ покорно следовал ханским капризам. Это было бы возможно, если бы у ханов - Чингисидов - была бы реальная сила, чтобы усмирить народные волнения, но таковой силы не было, да и взять его было неоткуда... Очевидно, что ханы Золотой Орды могли управлять своей страной и сидеть на престоле только при лояльности подавляющего большинства своих подданных" [114].
Аналогичная ситуация была характерна и для последующего периода. Например, "Казахские султаны и другие представители знати поддерживали Касыма постольку, поскольку ему сопутствовала удача в военных походах, и он захватывал для знати богатую военную добычу. С каждым походом влияние Касыма усиливалось, и в результате авторитет его возрос настолько, что, не имея ханского титула, он фактически был признан ханом всех казахов, тогда как законный хан не пользовался никакой популярностью. Мухаммад Хайдар доглат в "Тарих-и Рашиди" отмечал, что "в это время (915 г.х.=1509/1910 г.н.э. - М.А.), хотя Бурундук и являлся ханом, однако правление ханства и полнота власти находились в руках Касым-хана. Известно, что побежденный Бурундук был изгнан из степи и умер на чужбине в Самарканде. Касым-хан стал полновластным властителем во всем Дешт-и Кыпчаке [115].
Сходная ситуация была в Казанском ханстве. Л. Бикбаева в статье "Самоуправление у башкир" пишет: "Здесь народное собрание было органом законодательным и даже учредительным, созывавшимся в некоторых важнейших случаях государственной жизни для решения определенных вопросов. В русских источниках это народное собрание называется "вся земля Казанская". До нас дошло описание одного из таких собраний, состоявшегося 14 августа 1551 года для обсуждения вопроса об избрании на престол хана Шах-Али и об уступке России горной стороны р. Волги. Ввиду исключительных условий момента, осложнявшихся положением внешней политики, собрание происходило не в городе, а под открытым небом, при устье реки Казанки, на границе спорной территории. Обычно же собрание проходило, по всей вероятности, на кремлевском бугре, в главной мечети или во дворце, а летом, может быть, на открытом воздухе. Состав народного собрания был следующим: 1) духовенство во главе с Кул-Шерифом, 2) огланы во главе с Худай-Кулом, 3) князья и мурзы во главе с "улу карачи" Нур-Али Ширином. Обычно состав собрания возглавлялся ханом, но в данном случае, вследствие междуцарствия, этого не было. Собрание началось с чтения договорных условий, предложенных московским правительством, о горной стороне р. Волги. "Много о том спорных слов было, но, наконец, казанцы согласились на предложения русских. Договор был подписан" [116].
Аналогичные попытки создания устойчивой системы передачи власти были и в других кочевых народах. Но отсутствие несомненно признаваемого в качестве правителей рода сыграло в определенной мере пагубную роль для этих государств. Сакральное происхождение династии чингизидов и отсутствие такого, с точки зрения кочевников, легитимного происхождения руководителей других народов не позволило создать прочной государственности.
Конечно, лествичная система престолонаследия не была идеальной и искореняющей все противоречия. В конце концов, распад кочевых империй происходил. Но единство государства сохранялось достаточно длительное время, необходимое для решения конкретной задачи, стоящей перед цивилизацией. Можно привести сколько угодно примеров неустойчивости принципа прямого престолонаследия и прекращения династий вне кочевого мира. От вырождения правящей династии в результате внутрисемейных браков (например, в древнем Египте) до наследования власти слабыми потомками сильных властителей. Исключение составляет, пожалуй, лишь беспрецедентная многовековая линия японского императорского дома, который знал всего лишь одну попытку реального устранения. Но можно привести пример почти 700-летнего действия принципа престолонаследия потомков Чингиз-хана, причем не в одном государстве, а сразу в нескольких. Так что для каждой системы есть огромное количество аргументов, доказывающих ее превосходство. Но, в конечном итоге, речь идет о разном цивилизационном подходе.
Кочевое сообщество признавало новое политическое единство во имя решения поставленной задачи и выделяло необходимую часть своего потенциала. Но целое оставалось неизменным. В то же время земледельческие цивилизации должны были подавлять части для формирования единства и удерживать это единство путем изменения сущности частей и их подавления. Возникновение и падение кочевых империй могло происходить перманентно, что и было в истории Евразии. Но сохранялась цивилизация, которая скрепляла народы больше чем любое политическое единство.
Основы создания государства в Европе и кочевой Азии отличаются друг от друга. Если Европа шла по пути создания классового государства, в котором существует противопоставление демократического и аристократического элемента, а в позднее время и формирование бюрократии, то иначе обстояла ситуация в Степи. Рассматривая вопрос о формировании империи Чингиз-хана, Л. Н. Гумилев задается вопросом: "Стоит ли отказывать этносам в праве на оригинальное развитие? Нужно ли подгонять их историю под рамки тех периодов, которые привычны для немца или француза?... Надо полагать, что целесообразнее не искать сходство Монголии с Францией, а учитывать их различия, особенно очевидные в аспекте географии времени, или палеогеографии голоцена, куда входит и этносоциальная история как необходимый компонент" [117].
Естественно, что немаловажное значение имело соотношение государственных и негосударственных начал в жизни кочевых народов. Излишняя централизация вела к активному сопротивлению, а децентрализация - к превращению общества в архаичные, до-государственные объединения.
Тем не менее, общепризнанная система сохранения и передачи власти играла важную роль в поддержании других государственных институтов - налогов, мобилизации, судебной системы и т.п. В таком случае можно говорить о существовании национального государства. Если же эти институты не развивались или отсутствовали, то речь должны идти о конфедерации племен. Например, туркмены постоянно разделялись на враждующие за господство племена. Как пишет В. Бартольд: "Туркмены жили в это время в том же состоянии политической анархии, как на всем протяжении своей истории; характерно, что народ, из среды которого вышли основатели самых могущественных турецких империй, сельджукской и османской империй, никогда не имели собственной государственности [118].
Мнение о том, что туркмены являются "нацией племен" неоднократно высказывалось в исторической науке. В частности, туркменский демограф Ш. Кадыров пишет они "состоят из субэтнических групп, в силу исторических условий разобщенных настолько, что, в известном смысле, о каждом из них можно говорить как о маленьком народе. Эту гипотезу еще десять лет назад высказывал М. Дурдыев - большой знаток туркменской социальной этнографии. Независимо от Дурдыева, политик и ученый Абды Кулиев, известный журналист и писатель А.-К. Вельсапар (Джумаев) и другие также отмечают существование не только общетуркменского, но и субэтнических менталитетов. Самая развитая область туркменской исторической науки, этнография, до сих пор остается дисциплиной о разделении туркмен на локально-культурные общности, а не историей нации". Более того, Ш. Кадыров пишет о том, что до 1924 года, когда была создана Туркменская советская социалистическая республика, "туркмены идентифицировали себя преимущественно по признаку кланового родства, а не по признаку общности территории. У них не было опыта централизованного управления племенными федерациями. Объединить туркменские племена в рамках одного государства в тот исторический момент можно было только с помощью внешней силы, под ее контролем" [119].
Аналогичная ситуация сложилась у кыргызов. Оба народа так и не смогли сформировать государственную платформу единства, а их история вращалась вокруг истории соседних государств. Как отмечает киргизский ученый и политик А. Эркебаев: "После распада "кыргызского великодержавия" в 9 веке и крушения других древних и средневековых тюркских каганатов кыргызы в силу известных исторических причин, главным образом из-за внешней экспансии и агрессии, не смогли восстановить свою государственность, оказавшись к тому же часто в тисках межплеменных раздоров и феодальной междоусобицы. Поэтому здесь, вплоть до середины 19 столетия, то есть до присоединения к России, имели место первичные формы демократии - родовые собрания, советы старейшин, народные сходки с преобладающим участием аристократии и батыров (богатырей), в условиях ведения войн напоминающие подобные собрания древних и средневековых народов, индейцев Америки и аналогичных народов Сибири 17-20 веков" [120].
Джунгары смогли преодолеть этот комплекс и создать сильное государство. Но внутренние усобицы и китайская экспансия прервала нить истории этого народа.
На основе общепризнанных институтов - правящего рода, династии и веры-идеологии строилась основа кочевого государства. Именно они служили базой для перехода от союза племен к полноценному государству, а затем и к империи.
Нельзя не учитывать и тот факт, что мобильность внутренней структуры сохранялась и после создания института чингизизма. Рядовые представители черной кости в определенных условиях могли приобретать власть реальную и большую, нежели ханы и султаны. Война с джунгарами показала реальность такой возможности в казахском ханстве. При этом ханы и сословие торе исполняла миссию объединителя нации, своеобразный символ единства народа.
Ликвидация ханской власти в Казахстане произошла в 19 веке, когда степь окончательно покорилась Российской империи. При этом значительная часть авторов указывает на падение престижа ханов и султанов в народе. Но существо вопроса раскрыл М.П. Вяткин, который писал о том, что "В бессилии хана, в его безуспешных сношениях с царскими властями видели упадок престижа ханской власти. Возмущение нарастало против хана и султанов, его родственников, но не против ханской власти, в которой для широких кругов старшин и народа, часто бессознательно, олицетворялась идея казахской государственности. Возмущались ханом Нуралы не потому, что он был ханом, а потому, что он был плохим ханом" [121].
Возникновение нового фактора в лице царской администрации привело к серьезным изменениям в политической и социальной организации казахского общества. Началось мощное столкновение элит. Традиционная правящая элита - чингизиды, стала уступать свои позиции родовым старшинам и биям.
Проводимая царским правительством реформа управления рассматривалась как эффективный метод укрепления своего могущества в степи. Старшины видели в реформе мощное оружие для преодоления власти султанов и ханов и укрепления собственной власти. Если часть родовых старшин все еще рассчитывала на укрепление своего положения в реформированном Игельстромом Младшем жузе при кандидате в ханы султане Каипе, то иную позицию занимали Срым, Каратау, Каракобек и другие. После изгнания из степи хана полнота власти сосредотачивалась в их руках [122].
Эта мобильность сохранялась длительное время. Можно привести множество примеров воссоздания институтов ханской власти во время национальных восстаний 19-начала 20 века, в годы национальной войны 1916 года.
В этом ряду есть и исторический парадокс. В 1920 году барон Унгерн со своей Азиатской дивизией вошел в Монголию, которая находилась под оккупацией китайцев. "Слух о "русском богатыре", "родственнике белого царя" прокатился по всей Монголии, и к барону потянулись люди - и князья, и простолюдины - в надежде, что он - та сила, которая поможет возродить Монголию. Но прошло время, и монголы разочаровались в бароне. Унгерн видит свое спасение в победоносной военной операции, что весьма совпадает с аналогичными устремлениями кочевых владык. Но все заканчивается выдачей барона конному разъезду красноармейцев" [123].
Установление твердой власти в степи и рост авторитета того или иного хана нельзя сравнивать с ростом абсолютизма в европейских странах или земледельческих цивилизациях Азии. Можно даже сказать, что кочевничество как цивилизация систематически отторгало тенденцию к абсолютной и ничем не сдерживаемой власти. Кратковременный период концентрации власти сменялся возвращением к норме - сохранению баланса между интересами правящего дома и обществом. Абсолютная власть в условиях кочевого общества, можно сказать, была аномалией, нежели нормой и возникала для решения экстраординарных задач в конкретных условиях и в определенный промежуток времени. Сам способ производства предполагал наличие большое свободы выбора - от определения места кочевок до взаимоотношений между различными частями социума.
Установление новой правящей династии не означало катастрофической ломки в политическом или экономическом устройстве, социальной структуре общества. Самым важным последствитвием могло быть изменение названия страны или государства, эля. При воздействии этого фактора достаточно устойчивое и длительное время происходила и этническая консолидация. Например, после кончины хана Абул-Хайра в 1468 г. и возвращения Джанибека и Керея в Дашт-и Кыпчак прежнее доминирующее наименование "узбек" перестало быть общим для всех племен. Они стали разделяться на собственно узбеков (шибанитов), казаков (казахов) и мангытов (ногаев). Можно предположить, что такое деление могло измениться, и те же племена могли принимать иные общие названия в случае новых династийных коллизий.
Как отмечал Н.И. Конрад: "Факт образования на одной племенной основе разных народностей, создающих собственную историю, в определенных исторических условиях - процесс вполне закономерный и наблюдавшийся в истории всех крупных племен - германских, романских, славянских" [124].
Тем более что в истории кочевой Евразии было достаточно много случаев, когда личные имена становились именами племен, титулами и т.п.
Например, во времена Едыгея, который покусился на основы чингизизма, появляются новые понятия. Как пишет В.П. Юдин, Едыгей "заложил основы уничтожения политико-правовой системы чингизизма в степях. Древний термин "бий" и новые титулы "нурадин", "кейкобад" (кейковат), "тайбуга" стали терминологическим выражением ее крушения...Показательно происхождение вышеназванных терминов. "Нурадин" - это Нур ад-Дин, в народном произношении Нурадин, имя сына Едигея, ставшее названием должности-титула наследника бия Ногайской орды. "Кейковат" - также имя сына Едыгея, ставшее названием должности-титула второго после нурадина лица в Ногайской Орде. "Тайбуга" - имя бия Тай-Буги, сыгравшего значительную роль в истории улуса Джучидов. Титул "хан" ушел из Ногайской Орды, а на его месте возродился старый степной титул "бий", которым стал называться носитель верховной власти у ногаев [125].
Относительно недавно возникший термин "манап" у кыргызов, возник в 18 веке и произошел от имени одного из биев племени Сарыбагыш.
Интересны коллизии с термином "узбек". Как пишет К.А. Пищулина "в той этнополитической общности населения Ак-Орды и ханства Абулхаира, которую называли узбеками, можно видеть складывающуюся большую ветвь тюркоязычной народности. В ходе завершения процесса формирования этой ветви в 14-15 вв. постепенно выявилось через трансформацию собирательных этно-политических терминов кипчак, кибчак, узбек, узбек-казак, казак - и утвердилось этническое название казахи (казак)". Основную роль в перипетиях с наименованиями "играл переход населения из одного династийного подданства в другое. Особенно легко это осуществлялось в условиях кочевого и полукочевого хозяйства, что мешает видеть фактически сложившуюся этническую целостность населения". Источники 15-16 века "насыщены сведениями о борьбе ханов различных джучидских линий (Шайбанидов, потомков Орда-Иджена, Туга-Тимура и др.) за власть над одним и тем же населением Восточного Дашт-и Кипчака и Туркестана, называемым в источниках то узбеками, то узбек-казахами, то казахами, но фактически сложившимися в народность в одной из ее крупных частей - Среднем жузе. И если в источниках начала 16 в. к населению Восточного Дашт-и Кипчака все более определенно применяется имя казахи, то это говорит не о том, что только к этому времени сложилась народность, и не о "возвращении" "казахов" из Семиречья после ухода "узбеков" в Мавераннахр (ведь узбеками, узбекским войском - "кошунат-и узбак" - называли источники и уходивших к Джанибеку и Гирею в Семиречье, т.е. подданных Абулхайр-хана), а всего лишь о переходе политической власти над населением Восточного Дашт-и Кипчака и Туркестана (Присырдарьи) к ханам ак-ордынской линии Джучидов, получившим уже до этого скорее политическое, чем этническое имя казахов" [126].
Вместе с Мухаммадом Шайбани ушла небольшая часть узбеков, если хотите не пожелавших стать казахами, т.е. принять ханов другой династийной линии. Ослабление тимуридов и раздробленность оседлых государств Средней Азии привел к победоносному вторжению кочевых узбеков и установлению их господства над оазисами. Как пишут С. Кляшторный и Т. Султанов, общее число ушедших достигало 240-360 тысяч человек. Они еще долго могли сохранять единство и возможность возвращения в Степь. Но с течением времени произошла смена цивилизационной основы узбекских племен, возглавляемых Шибаидами. Они подверглись мощному воздействию оседлой культуры, и перешли к оседлости, хотя еще до 20 века сохранялись отдельные племена, ведущие преимущественно кочевой образ жизни. Этот процесс сыграл ведущую роль в формировании нового народа и лишил возможности некогда единые племена вновь слиться в одном цивилизационном потоке.
Еще раньше в период послемонгольского завоевания население оазисов также подверглось мощной волне воздействия кочевников. Она оказала серьезное влияние, но не смогла изменить цивилизационные основы. Как пишет Л. Гумилев "Пассионарность, рассеянная по популяции монголами 13 в., влила в население дополнительную энергию, но не могла повлиять ни на культуру, ни на этническую доминанту. Жители Самарканда, Бухары, Мервы, Балха и Хорезма стали более энергичными и активными, но не превратились в монголов и кыпчаков. Наоборот, они с большей яростью бросились на кочевников, отмщая им за разорение Отрара и Ходжента, равно как и своих городов" [127].
Таким образом, можно говорить о том, что современные узбеки берут свое начало из двух источников - древнейших земледельческих и кочевых цивилизаций.
Процесс переселения такой крупной массы племен не мог не отразиться на ситуации в Степи. Освободившаяся территория стала дополнительным стимулом и жизненным пространством для тех племен, которые приняли название "казах". С этого времени территория стала именоваться Казахстаном [128].
С этим связано и кратковременное в историческом плане существование кочевых империй. Как пишут С.Н. Кляшторный и Т.И. Султанов: "Рост государства и влияния тюркской аристократии, стремившейся к автономному управлению захваченными территориями, обеднение массы рядовых кочевников, вынесших на своих плечах все тяготы непрерывных войн и лишившихся средств существования следствие джута 581-583 гг., новая политическая обстановка, не дававшая тюркским каганам возможности искать выхода в набегах - все это привело каганат к острейшему кризису и междоусобице" [129].
Война, а не набеги, неизбежные для отношений между различными народами и цивилизациями на той стадии развития, стала причиной появления и падения кочевых империй. Война становилась выгодной лишь для правящего класса, в то время как основная масса кочевников могла вполне довольствоваться разведением скота, меновой торговлей и т.п. Усиление роли государства и его вмешательства в жизнь кочевого общества означал резкое повышение податей и сборов, подрыв устоявшихся экономических отношений.
Существование огромных империй никогда не было долговечным. Как писал швейцарский востоковед Адам Мец: "Существование мировых империй всегда обусловлено наличием гениального властелина или особо жестокой касты и во всех случаях противоестественно" [130].
Именно крайняя степень перенапряжение общества стало причиной гибели первого Тюркского каганата. Дело в том, что Эль-каган перешел к "формам и методам осуществления власти, свойственным более развитым обществам". Т.е. в кочевом государстве стали водиться институты и система отношений, характерная для земледельческих государств. То, что имело смысл и приносило пользу в земледельческой цивилизации, привело к краху скотоводческую. "Тюрки имели простые обычаи и были по природе простодушны. Хели (Эль-каган - С.К.) имел при себе одного китайского ученого, Чжао Дэ-яня. Он уважал его ради талантов и питал полное доверие, так что Чжао Дэ-янь стал мало-помалу управлять государственными делами. Кроме того, Хели доверил правление ху (согдийцам), удалил от себя сородичей и не допускал их к службе. Он ежегодно посылал войска в поход..., так что народ его не смог более переносить эти тяготы...Год за годом (в стране) был великий голод. Налоги сборы стали невыносимо тяжелым, и племена все более отвращались от Хели" [131].
В связи с этим сам характер государства кочевников имел иную основу, нежели в оседлых обществах и не мог иметь те же формы, функции и цели. В кочевом сообществе доминировала идея сообщества, а не государства. Если земледелец в то время существовал в государстве, то кочевник жил в обществе. Для земледельца, особенно в условиях, когда он занимался орошаемым земледелием, государство было основой мобилизации для решения задач создания системы орошения, а значит и жизнеобеспечения. Крах государства означал крах экономики, крах жизни. Поэтому жизнь вне государства не представлялась вообще, была просто невозможна.
В условиях кочевого способа производства основополагающим был принцип самоорганизации общественных отношений. Усиление власти ханов означало изменение устойчивых саморегулирующихся общественно-экономических отношений. Демократизм, направленный на ограничение власти ханов, на деле означал не только подавление абсолютистских тенденций, но и сохранение кочевой цивилизации, образа жизни. При этом вовсе не обязательно было вести так называемую классовую борьбу. Хану достаточно было послушать жырау, акынов, биев или батыров, а то и простого кочевника, который мог высказать в адрес хана все, что о нем думает, и принять соответствующие меры. Если хан не понимал или не хотел понять того, что до него пытались довести, то срок его правления был весьма короток.
Одним из вариантов усиления власти хана была попытка опоры на внешние силы. При этом ханы прибегали к поддержке соседних государств. Например, генерал-майор Тевкелев в соответствие с просьбой Нурали-хана и других казахских аристократов советовал русскому правительству послать в степь для укрепления власти местных феодалов над народом небольшие воинские отряды и устроить небольшие крепости. С просьбой о придании воинских отрядов для укрепления собственной власти обращались и другие ханы [132].
Социальная структура кочевого общества не была примитивной. Деление общества на белую и черную кость не имело такой же функции, как разделение средневековых европейских обществ на феодалов и зависимых крестьян. Если султаны-торе могли претендовать на власть ханов, то во многом реальное управление находилось в руках представителей черной кости.
В этой среде выделялись бии, которые "сосредоточили в своих руках политическую власть управляемых ими родов и выполняли функции степных судей". Были бии, знаменитые во всей казахской степи, и встречались бии, функции которых ограничивались лишь делами одного рода. Например, в Старшем жузе - Толе-бий, в Среднем - Казбек-бий, и в Младшем - Айтаке-бий пользовались большой популярностью, и даже ханы считались с их мнением [133].
Основное деление общества происходило по родовому признаку. В связи с этим функции низового управления сосредотачивались в руках старшин - родоправителей, часть их которых была биями.
Единое казахское государство существовало не всегда. Тем не менее, его распад не означает краха государства, как целостной системы. Например, общенациональные кризисы и феодальные усобицы, которые приводили к распаду системы единого управления, что достаточно часто встречается в Европе, не приводило к ликвидации целостных систем. Например, и Франция, и Германия, и Польша, и Россия претерпевали серьезную эволюция своей единой государственности, Они переживали не только феодальную раздробленность, но и разделы национальной территории другими странами, периоды длительного управления всей территории или ее частей другими странами. Тем не менее, никто не может отрицать их существования как систем, объединенных языком, историей, генетическими корнями, культурой и т.п. Весь этот комплекс позволял восстанавливать государство, даже через многие десятилетия зависимости.
Именно общественные отношения и цивилизационные основы позволяли сохранять единство племен, населявших огромные территории. Изменялись правящие династии, менялись названия государств, но общность языка, культуры, ментальности, способа ведения хозяйства, верований оказались более мощными скрепами, нежели государственные институты.
Эти отношения и дух свободы, навыки активного участия в происходящих процессах, вера в преобразующую роль личности привели к тому, что даже оторванные от привычной среды степняки играли порой ключевую роль в мировых процессах.
Широко известна роль степняков, которые, попадая в плен, становились мамлюками, гуламами во дворцах правителей от Индии до Египта. Мамлюкское войско под руководством аз-Захира Бейбарса сыграло решающую роль в отражении нашествия монголов на Египет. Замечательный арабский историк Ибн Халдун (1332-1406) писал, что "приход в мамлюкскую среду степняков был божьим благодеяние, ибо придал исламскому миру новые силы и мужество в момент слабости и упадка и помог справиться с великой опасностью, которая ему угрожала". В результате роль тюркских мамелюков в исламском государстве возросла и закрепилась на многие десятилетия, а в Египте 13 века они стали абсолютными властителями. Поэтому мамлюкский султанат именовался современниками "Даулат аль-атрак" (Империя тюрок)" [134].
Но героическое время проходит. Одно за другим погибают кочевые государства. Свободный воин, оседлавший коня, сталкивается с машиной уничтожения в виде регулярных армий промышленных цивилизаций. Пешие армии наемников в Европе расстреливают рыцарство и прокладывают дорогу Новому времени. Эти же армии уничтожают последние кочевые государства. В течение тысячи лет преимущества конного воина перед оседлым ополченцем были неоспоримы. Но первые залпы мушкетов и пушек, применение принципиально новой системы ведения боя, означали закат кочевых цивилизаций и государств.
| Скачать | Размер файла |
|---|---|
 Государство кочевников.zip | 36 Kb |
