Морфология русского языка

Морфология русского языка
Авторитарный императив в русском языке
В. И. Беликов
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
императив, повелительность, социальные роли в языке
Summary. A rude imperative expressed be the past singular forms of perfective verbs is discussed. This devise has not been previously mentioned in the grammatical descriptions of Russian.
 
Речь пойдет об использовании форм единственного числа прошедшего времени глаголов совершенного вида в повелительной функции, иллюстрируемом выделенной словоформой в отрывке из поэмы Т. Кибирова «Элеонора»:
…«Ну-ка, спрыгнул
сюда, боец! А ну, давай, давай!» —
ефрейтор Нинкин сетку пнул ногой
так, что Дроздова вскинуло…
Явление это в русских грамматиках не описывается. Мало того, в недавнем фундаментальном обзоре способов выражения повелительности (Храковский В. С. Повелительность // Теория языкознания. Русистика. Арабистика. СПб., 1999. С. 245–292.) есть косвенное указание на отсутствие форм типа выделенной выше: «Что касается форм ед. ч. [прошедшего времени], то они [в функции императива] употребляются только от глаголов движения с префиксом по . Наиболее широкоупотребительна форма пошел, которая в свое время при обращении к извозчику однозначно воспринималась как (по)езжай» (с. 292).
У Кибирова хоть и глагол движения, но без префикса по . Вот еще примеры:
Немедленно вышел из кабинета! (раздраженный начальник подчиненному);
Быстро сел за парту! (учительница школьнику);
Сколько можно тебя ждать? В момент собралась, и поехали! (муж жене);
Ну-ка, доел быстро, а то гулять не пойдешь! (мать сыну);
Убралась отсюда, дура серая! (женщина кошке).
Класс глаголов, употребляющихся так, заметно шире и семантически (собраться, доесть), и формально (префиксы довольно разнообразны, но префикса может и не быть — сел).
В. С. Храковский достаточно детально описывает разнообразные способы выражения повелительности. Касаясь употребления внешне сходных форм множественного числа (Пошли! Поехали! Двинулись! Тронулись! Взяли! Начали!), он указывает, что они «могут в зависимости от конкретной ситуации замещать либо формы совместного лица мн. ч., либо формы 2 л. мн. ч. Говорящий … может выполнять называемое действие вместе со слушающими» (с. 292). Раз так, то множественное число допустимо в ситуации социального партнерства, относительного (или полного) равенства статусов говорящего и адресата; организацию совместного действия типа раз-два — взяли! может взять на себя и сын, и подчиненный. Не то с формами единственного числа, условно названными мною авторитарным императивом. Здесь говорящий всегда имеет заметно более высокий статус, чем адресат, и подчеркивает это путем отдачи маркировано невежливого распоряжения. Хамство кажется малозаметным как раз в единственной упомянутой В. С. Храковским форме Пошел!, но она, во-первых, родилась в условиях ярко выраженного социального неравенства, во-вторых, современному человеку трудно оценивать ее допустимость. Любопытно, что фразеологизмы, родившиеся на базе авторитарного императива, некоторые женщины оценивают как «чересчур грубые» и специально указывают, что формам типа пошел на фиг предпочитают иди на фиг или, «еще лучше», пойди на фиг.
 
Возвратные глаголы совершенного вида
как средство выражения стихийных процессов и их место в залоговой системе
В. И. Гаврилова
НИЦИ при МИД России
переходность, пассивная конструкция, квазипассивная конструкция, залог, агенс-инициатор, агенс-исполнитель,
стихийный процесс, энергетическое воздействие
Summary. Distinction between direct transitive and quasitransitive verbs is introduced. There is a correlation between these types of transitive verbs and passive and quasipassive meanings of corresponding reflexive verbs. The paper shows that progress of science and technology is the reason for changing by some reflexive verbs their meanings from passive to quasipassive.
 
В сообщении показано, что введение разграничения между собственно переходностью (непосредственной переходностью) и квазипереходностью (опосредованной переходностью) позволять достичь большей объяснительной силы при описании системы залоговых трансформаций русского глагола.
Непосредственная переходность представлена в примерах: (1) Рабочие строят (строили, будут строить) дом и (2) Маша стирает (стирала, будет стирать) белье, в которых «субъект-подлежащее» является субъектом-агенсом, а «объект — прямое дополнение» на всех этапах осуществления действия находится в непосредственной энергетической зависимости от субъекта-агенса, т. е. процесс воздействия на объект обеспечивается непосредственными (физическими или интеллектуальными) усилиями человека
Квазипереходность (опосредованная переходность) представлена в примерах: (3) Рабочий растворяет (растворял, будет растворять) клей в воде и (4) Маша греет (грела, будет греть) воду, в которых «субъект-подлежащее» является субъектом-инициатором, создающим условия, при которых в соответствии с законами природы в «объекте — прямом дополнении» с неизбежностью самопроизвольно осуществляется процесс, названный глагольной основой предиката. В случае квазипереходности субъект-инициатор тратит свою энергию не непосредственно на осуществление процесса, а на создание условий, необходимых и достаточных для самопроизвольного осуществления этого процесса.
Существует корреляция между непосредственной переходностью глагола и пассивным характером значения парного возвратного глагола и между квазипереходностью глагола и квазипассивным характером значения парного возвратного глагола. Так, например, переходные глаголы созидательной деятельности (строить, ремонтировать, стирать и т. п.), как правило, имеют значение непосредственной переходности, а их возвратные корреляты — пассивное значение. Переходные глаголы самопроизвольно осуществляющихся процессов изменения физико-химических свойств объектов (греть, варить, ионизировать, намагничивать и т. п.), как правило, имеют квазипереходное значение, а их возвратные корреляты — квазипассивное значение. Например, действительным конструкциям (1) и (2) соответствуют пассивные конструкции (5) и (6): (5) Дом строится (строился, будет строиться) рабочими; (6) Белье стирается (стиралось, будет стираться) Машей. А действительным конструкциям (3) и (4) соответствуют квазипассивные конструкции [Гаврилова] (7) и (8): (7) У рабочих клей растворяется (растворился, будет растворяться) в воде; (8) У Маши греется (грелась, будет греться) вода. Употребление словоформ возвратных глаголов совершенного вида имеет регулярный характер лишь в квазипассивных конструкциях [Гаврилова]. Поэтому возможность употребления возвратного глагола совершенного вида в минимальной двучленной конструкции служит диагностической операцией для определения того, к пассивному или квазипассивному типу принадлежит данный глагол. Ср.: (9) *Дом построился и (10) Клей растворился. Но твердого прикрепления глагола к пассивному или квазипассивному типу не существует. Так, усложнение контекста делает возможным употребление возвратных форм совершенного вида от глаголов пассивного типа в квазипассивных конструкциях: (11) Дом духа божественна сложился, построился; (12) Сама собою жизнь ведь не построится, Вода под камушек не потечет.
Стремительное развитие техносферы в конце XX века еще более расшатала границу между пассивным и квазипассивным типами значений. А именно, следствием развития техносферы является возникновение процессов, которые мы будем называть вторичными стихийными процессами. Вторичным стихийным процессом является процесс, описанный в примере (13) Белье стирается в стиральной машине, где словоформа стирается обозначает процесс стирки белья как выполнение соответствующих операций устройством (механизмом), моделирующим стирку белья человеком, — в то время как в примере (14) Белье стирается вручную словоформа стирается обозначает процесс стирки белья как выполнение соответствующих операций непосредственно человеком.
Таким образом, вторичными стихийными процессами мы будем называть процессы, моделирующие физическую или интеллектуальную деятельность человека. Под моделированием имеется в виду создание человеком системы устройств и механизмов, осуществляющей такие процессы, которые изначально выполнялись непосредственно с помощью интеллектуальной или мускульной силы человека. Т. е. при моделировании участие человека в реализации некоторой деятельности из непосредственного превращается в опосредованное.
Когда переходные и возвратные глаголы пассивного типа начинают обозначать вторичные стихийные процессы, они употребляются в квазипереходных и квазипассивных конструкциях. Поэтому предложение (15) В стиральной машине уже постиралось белье безупречно, хотя в то же время как неправильное должно быть отмечено предложение (16) *Белье уже постиралось вручную. Компьютеризация превратила во вторичные стихийные такие процессы, как процесс редактирования и перевода текстов на иностранные языки или процесс составления бухгалтерских смет. Поэтому невозможные ранее конструкции (17) Текст уже отредактировался, (18) Статья уже перевелась, (19) Смета скоро составится сейчас широко употребляются в устной речи людей, пользующихся услугами автоматизированных систем в области обработки текстов или бухгалтерского учета.
Согласно общепринятой теории грамматического залога русского глагола к разным лексемам должны быть отнесены, с одной стороны, словоформа стирается из примера (14), с другой стороны, словоформа стирается из примера (13). Вряд ли это оправданно, поскольку тогда к разным лексемам надо относить и словоформы парных переходных глаголов в примерах (20) и (21): (20) Маша стирает белье вручную; (21) Маша стирает белье в стиральной машине.
В связи с этим предлагаются для обсуждения изменения в описании залоговых оппозиций русского глагола, введение которых обеспечивало бы объяснительную силу залоговой теории в случае словоформ со значением вторичного стихийного процесса. Эти предлагаемые для обсуждения изменения, кроме того, помогают непротиворечиво описать примеры типа (13) Белье не само собой постиралось и (14) Белье как бы постиралось само собой, в которых употребление возвратного глагола совершенного вида возможно за счет наложения модальной рамки отрицания и присутствия местоименной группы сам собой.
Литература
Гаврилова 1986 — Гаврилова В. И. Квазипассивные конструкции в русском языке // АКД. М., 1986.
 
Об употреблении видов глагола в русском языке для выражения факта действия
Е. Годой
Universidade Federal do Paranб, Бразилия
семантика, русский язык, глагольный вид
Summary. Based on the interval semantics approach, this paper aims to describe and analyze the semantic structure and relations of the imperfective Russian verbs used in the so called general factual sense and also elucidate the apparently paradoxical use of the Romance perfective tenses expressing the same situations.
 
Настоящая работа опирается на нашу теорию семантики вида, разработанную в [Godoy]. Мы рассматриваем вид как универсальную систему временных отношений и даем его логическое определение на основе понятия временного интервала и компонентов, входящих в любую ситуацию, высказанную на любом естественном языке. Исходя из этого определения, мы выдвигаем гипотезу о виде как необходимой характеристике естественных языков.
Если наша гипотеза верна, то вид является универсальной семантической категорией, типологически варьирующей на основе специфических морфо-синтактических конфигураций.
В настоящей работе мы анализируем семантику глаголов несовершенного вида в общефактическом значении и сравниваем ее с семантикой совершенного вида. Наш анализ дает удовлетворительное объяснение анализируемых явлений и, кроме того, позволяет объяснить, почему данное употребление несовершенного вида в русском языке соответствует — на первый взгляд парадоксально — так называемым «перфективным временам» в современных романских языках, как, например, Pretйrito Simple в испанском и Pretйrito Perfeito в португальском языках.
Литература
Godoy E. Aspectos de aspecto. Doct. Diss. UNICAMP. Campinas, 1992.
 
 
Системная теория падежей и ее место в эволюции взглядов на падеж
в лингвистике XX века
А. Ф. Дрёмов
Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД РФ
падеж, системный подход, синтаксис, морфология
Summary. The report studies systemic theory of cases which appears to be a new stage in the evolution of views of the category of case in the XX century linguistics.
 
На протяжении XX столетия попытки описать категорию падежа, классифицировать падежи и падежные значения предпринимались неоднократно, причем делалось это с самых различных точек зрения.
Как результат этого в современном языкознании известно несколько падежных теорий, отличающихся друг от друга, во первых, тем, как их авторами понимается содержание терминов «падеж» и «падежное значение», а во-вторых, тем, как в них истолковывается природа падежного значения1. Например, одни лингвисты исходили из принципиальной многозначности падежной формы имени, другие же считали, что падежные оформители имеют некоторую инвариантную семантику. Кроме того, падежные значения в этих теориях трактовались как выразители либо а) морфологического (парадигматического, семантического), либо б) синтаксического (синтагматического, реляционного) по своей природе содержания. Различными по этим причинам оказывались как сами классификации падежей и падежных значений, так и пути решения вопроса об иерархии падежных функций, если этот вопрос вообще ставился.
Все это, в частности, означает, что, несмотря на разнообразие подходов и значительное углубление наших представлений о падеже, достичь полноты освещения проблемы, равно как и избежать противоречий в трактовке данной грамматической категории, в рамках этих теорий не удалось.
С нашей точки зрения, полное, всестороннее и непротиворечивое описание какой-либо грамматической категории должно раскрывать ее системные свойства, то есть представлять эту категорию как единое целое, характеризующееся на каждом конкретном этапе своего развития не только определенностью входящих в его состав элементов и устойчивостью имеющихся между ними отношений, связей и взаимодействий, но также уникальностью, инвариантностью функций, присущих каждому из этих элементов в отдельности и всей системе в целом.
Отвечающее этим требованиям описание категории падежа стало возможным в рамках современной системной лингвистики2.
В свете системных воззрений на природу языкового знака, падеж имени представляет собой специализированное грамматическое, синтаксическое по своей природе средство, развивающееся в языках номинативного типа для обеспечения связности (на актуально-предикативном уровне) и компрессии (на формально-грамматическом уровне) полипредикативного текста, состоящего из минимальных сообщений (простых нераспространенных двусоставных предложений), за счет морфологической выраженности многоярусной связи предикатов, представляющих сложное по структуре внеязыковое событие как результат взаимодействия его участников, каждый из которых выполняет действие, определенным образом соотносимое с действием агенса — причиной этого события.
Падежный формант, рассмотренный под таким углом зрения, предстает как специфический языковой знак, инвариантным значением которого является содержание самостоятельной предикативной единицы определенного вида и определенного яруса актуального членения3.
Предлог есть грамматическое средство, употребление которого перед семантически согласованной с ним падежной словоформой означает, что ею назван адъяцент — особый участник события, не включенный в центральное, организующее данное событие действие; действие, совершаемое этим участником, не является следствием действия агенса.
В свете вышеизложенного падеж можно охарактеризовать как центральную, высшую грамматическая категория имени, а систему падежей — как грамматическое ядро внутренней формы языка флективного типа, которая непосредственно соотносится с диалектическими категориями события, основания, причины, условия, следствия, действия, актанта события и т. п.
Системная интерпретация категории падежа позволяет также обнаружить и объяснить характер связей и отношений между такими гомологичными по своей сути явлениями, как а) падежная система, б) простое двусоставное распространенное предложение, в) внеязыковое событие и г) коммуникативный акт.
В свете системных воззрений на природу и функции падежа иной вид приобретает и классификация падежей:
 
 «Äåëàòü» «Áûòü» «Èìåòü»
Ñóáúåêòíûå
ïàäåæè 1. Èìåíèòåëüíûé
S1 — àãåíñ
«÷èòàþ…»
Причина  6. Ðîäèòåëüíûé
S3 — ñóáúåêò-ïàöèåíñ
«ïðî÷èòàë»
 Îñíîâàíèå  3. Äàòåëüíûé
S2 — àêòèâíûé ôàöèåíñ
«áóäó ÷èòàòü»
 Ñëåäñòâèå II
Îáúåêòíûå
ïàäåæè 4. Òâîðèòåëüíûé
O2 — ïàññèâíûé ôàöèåíñ
«÷èòàÿ»
Óñëîâèå  2. Âèíèòåëüíûé
O1 — ïàññèâíûé ïàöèåíñ
«ïðî÷èòàþ»
 Ñëåäñòâèå I 5. Ïðåäëîæíûé
O3 — ëîêóñ
«÷èòàë»
Âíåøíèå óñëîâèÿ

 
В данной классификации отражены практически все взаимосвязи грамматических (синтаксических и морфологических) и семантических функция падежей: а) форма имени и ее функция в предложении, б) роль каждого актанта события, в) тип и степень его активности, г) мера его включенности в событие, д) последовательность развития события ([основание ] причина  условие  следствие), е) специфика отношений между агенсом и любым другим
 
___________________________________
1 Наиболее известные из них: а) структурно-семантическая классификация падежей и падежных значений Р. О. Якобсона, б) структурно-синтаксическая классификация Ежи Куриловича, в) синтагматико парадигматическая классификация Ю. С. Степанова, г) «актантная» теория Чарльза Филлмора, д) «трансляционная» теория падежей Жака Веренка.
2 Мельников Г. П., Дремов А. Ф. Уровни связности текста, актуальная предикация и падеж с позиций системной лингвистики // Синтаксис и стилистика: Сб. науч. тр. М.: Изд-во УДН, 1984; Дрёмов А. Ф. Роль падежей русского языка в обеспечении связности и компрессии текста: Автореф. дисс… канд. филол. наук. М., 1984; Гзгзян Д. М. Функция предлога в составе семантической структуры высказывания: Автореф. дисс… канд. филол. наук. М., 1989.
3 О ярусах актуального членения см.: Крылова О. А. Понятие нерасчлененного высказывания // НДВШ. Филол. науки. 1983. № 2 (134).
 
участником события, ж) эволюция развития падежной системы (по Ю. С. Степанову), з) тип диатезы компрессированного глагольного сказуемого-ремы, и) переходность глагола и ее виды («делать  делать», «делать  иметь», «делать  быть») и другое.
Аналогично (изоморфно) могут быть классифицированы формы изъявительного наклонения глагола, которые также образуют строго организованную, иерархизированную «падежную» систему, обеспечивающую разграничение типов и функций действий в событии (см. таблицу).
Особый интерес системная падежная теория представляет для практики преподавания русского языка как иностранного.
Таким образом, сказанное дает основания полагать, что системная теория падежей представляет собой новый этап в эволюции взглядов на категорию падежа в лингвистике ХХ века.
 
Глагольный вид в русском языке: к новой парадигме
С. А. Карпухин
Самарский государственный университет
русский язык, морфология, аспектология, глагол, глагольный вид, инвариант
Summary. A new concept of the verb aspect meaning in the Russian language is put forward: the perfective aspect denotes action, which is fixed on the objective time vector; the imperfective aspect denotes unfixed action. The essence of this contrast is in the relation of action to situation: action is either bound up with situation (perfective), or it is not associated with it (imperfective). In the former case the reality is described dynamically, in the latter — statically, and as a whole the category of aspect reflects the dialectic perception of reality, as the opposition of change and rest. The offered interpretation is applicable to all verbs unexceptionally.
 
В центре русской аспектологии всегда стояла проблема общего (инвариантного) значения категории вида, поскольку на ней основывается в той или иной мере решение всех других вопросов: о частных видовых значениях, о системных отношениях между видами, о характере категории вида — словоизменительном или классификационном, о видовых парах и др. Словом, принципы решения данной проблемы определяют научную парадигму в русской аспектологии.
За более чем двухвековую историю изучения категории вида русского глагола был выдвинут ряд концепций, по-разному объясняющих ее сущность, но в принципе постулирующих один и тот же подход. Различия касались лишь характеристики самого действия, но не выходили за его пределы (длительность — краткость, незаконченность — завершенность, процессность — ограниченность, повторяемость — однократность, членимость на фазы — целостность и др.)1. Такой подход можно назвать однокомпонентным: действие — это один из компонентов изображаемого фрагмента действительности.
Не могли поколебать указанную тенденцию попытки привлечь к интерпретации общего значения вида другой компонент — то, что находится вне действия как такового, лежит за его пределами, но неотделимо от него: результат действия2, его причину3, отсутствие дейст-
вия4, — поскольку все это — частные случаи проявления ситуативного фона.
Между тем ни одна из известных в настоящее время однокомпонентных концепций общего значения вида не обладает достаточной объясняющей силой, поскольку не охватывает весь глагольный класс (если не пытается сделать это путем формалистических натяжек; ср. хотя бы малопонятное понятие «внутреннего предела»).
В результате появляются скептические оценки самой возможности исчерпывающего истолкования общего значения вида5.
Новая, предлагаемая концепция охватывает все глаголы русского языка без исключения. Суть ее: глаголы СВ обозначают действие, фиксированное на векторе объективного времени. Глаголы НВ — нефиксированное. Объективное время — это физическое время, измеряемое шкалой «раньше — позже»; оно противопоставляется грамматическому времени, определяемому моментом речи или иным ориентиром. Действие фиксируется в любой точке его протяженности: в начале (заиграл), в конце (нарисовал), в середине (проехали границу); обычна также фиксация действия целиком (заночевал, грохнул).
Смысл фиксированности / нефиксированности дейст-
вия — в его отношении к ситуации: действие изображается или сопряженным с ситуацией (СВ), или без ее участия (НВ). Данный подход можно назвать двухкомпонентным (действие — ситуация).
Для СВ оба компонента равноценны: в любом случае этот вид выражает не только собственно действие, но переход от одного компонента к другому, в частности от действия к ситуации и / или обратно: поехал — от не-действия к действию; приехал — от действия к не-действию; выстрелил, посидели — действие, включенное в не-действие; прополол — от действия к результату. Равноправность сопряженных компонентов очевидна в тех случаях, когда сам вопрос о том, что важнее: обозначаемое глагольной основой действие-состояние или сопряженный с ним другой компонент, — этот вопрос оказывается неуместным. Например: замолчать (перестать говорить или начать молчать?), также: уснуть, выздороветь, заболеть и т. п. Наконец, глагольная основа может обозначать и такое мгновенное действие, которое представляет лишь точку, момент изменения ситуации: родиться, умереть, очутиться, расстаться и т. п., т. е. здесь также невозможно не учитывать ситуацию.
НВ сосредоточивает внимание на характеристике действия (процессность, повторяемость, постоянное отношение и др.) или самом факте действия, что достигается его отстраненностью от ситуации. Смысл нефиксированного действия особенно наглядно обнаруживается при употреблении форм настоящего времени в значении прошедшего (настоящее историческое) или будущего: Он стреляет еще раз и попадает в десятку; Завтра ему исполняется двадцать лет. Мгновенные действия обозначаются глаголами НВ именно для того, чтобы, устранив представление о фиксированности действия, о его сопряженности с ситуацией, сфокусировать внимание на нем самом. Оттенки живописности, ожидаемости действия и др. являются в таких случаях попутными, вторичными.
В целом категория вида отражает диалектическое восприятие действительности в русскоязычном сознании — как оппозицию изменения и покоя.
Изложенное понимание видового инварианта по-новому освещает спорные и запутанные аспектологические вопросы.
 
___________________________________
  Виноградов В. В. Русский язык. М.: Высшая школа, 1972.
2 Karcevski S. Systeme du verbe russe. Prague, 1927; Никитевич В. М. Грамматические категории в современном русском языке. М., 1963.
3 Сейфулин М. Г. Проблема значения в современной аспектологии: Автореф. дисс… канд. филол. наук. Алма-Ата, 1968.
4 Гуревич В. В. Глагольный вид в русском языке. М., 1994; Холодович А. А. О предельных и непредельных глаголах. М., 1986.
5 Милославский И. Г. К определению основных понятий аспектологии // Известия АН СССР, М., 1987. Т. 46. № 4; Тимберлейк А. Инвариантность и синтаксические свойства вида в русском языке // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XV. М., 1985.
 
О значении падежей в русском языке: система контролируемости действия
Мэри Энн Косентини
Коннектикут колледж, США
падежная система, глагольное управление, контролируемость действия
Summary. In this paper I propose to demonstrate that the phonology / morphemes commonly referred to as the nominative, instrumental, dative and accusative Russian declensional endings are signals which correspond to a meaning of control exercised by the participants of a given event. The degree of control is relative: the nominative ending indicates the highest degree of control, the instrumental ending a lower degree of control, followed by the dative and the accusative (the genitive case is not involved in this system). In this way I propose to replace what traditional grammars term direct verbal government with a System of Control based on the meanings of case endings.
 
В этой работе я показываю, что те морфемы, которые обычно называются окончаниями именительного, творительного, дательного и винительного падежей, являются сигналами семантической системы, обозначающей степень контролируемости действия, которой пользуется каждый из участников данного высказывания. (Родительный падеж не включается в данную систему.) Степень контролируемости относительна: окончание именительного падежа обозначает самую преобладающую степень контролируемости, окончание творительного падежа — меньшую, окончание дательного падежа еще меньшую, и окончание винительного падежа наименьшую степень контролируемости. Вместе взятые, эти окончания составляют шкалу относительной контролируемости. Итак, я предлагаю заменить традиционную грамматическую терминологию (агент / пациент; прямой объект / косвенный объект, орудие действия и т. д.) и то, что в традиционных учебниках обычно называется прямым глагольным управлением, системой понятий контролируемости, которая базируется на значениях падежных окончаний. Данная система не касается того, что обычно называется предложным управлением. Такое употребление падежей является сферой других семантических систем языка; в этой работе я намереваюсь объяснить только систему контролируемости.
В некоторых случаях и традиционные понятия (агент / пациент; субъект, прямой объект действия / косвенный объект действия, орудие действия и. т. д.) и понятия системы контролируемости удовлетворительно объясняют распределение падежной морфологии. Распределение падежей в предложении Ты написал ему письмо ручкой традиционно объясняется таким образом: грамматический субъект (ты) выражается именителъным падежом, прямой объект действия (письмо) выражается винительным падежом, косвенный объект (или тот, к кому направлено действие) — дательным падежом (ему), орудие действия — творительным падежом (ручкой). Применяя понятия системы контролируемости, распределение морфологии можно объяснить таким образом: ты выражается именительным падежом, потому что этот член высказывания обладает наивысшей степенью контролируемости, ведь он предпринимает действие; слово ручкой выражается творительным падежом, потому что ручка обладает следующей степенью контролируемости (без ручки нельзя написать письмо); ему в дательном падеже обладает еще более низкой степенью контролируемости действия, так как он все-таки мотивирует написание письма, и письмо, в винительном падеже, обладает низшей степенью контролируемости. Оно не оказывает никакого контроля над действием, выраженным глаголом.
Но в других примерах традиционные грамматические понятия оставляют желать лучшего. Например, как объяснить употребление винительного падежа после глагола обманывают и дательного после глагола льстят в предложении: Когда обманывают Андрея Ефимыча или льстят ему, то он краснеет (А. Чехов. Палата номер шесть). Традиционно употребление винительного падежа после глагола обманывают объясняется тем, что Андрея Ефимыча является прямым объектом или пациентом действия, выраженного глаголом, и употребление дательного падежа после льстят обозначает, что действие лести направлено к Андрею Ефимичу. Но на самом деле и обман, и лесть направлены к нему, и он одновременно является объектом и обмана, и лести. Система контролируемости объясняет употребление падежной морфологии таким образом. Андрей Ефимыч пользуется какой-то степенью контролируемости, потому что он сам побуждает лесть: льстят ему, потому что хотят попасть к нему в милость, и та польза, которую он сможет доставить льстящим, дает ему некоторую степень контролируемости, что выражается дательным падежом (льстят ЕМУ). Что касается действия обмана, он не пользуется никакой контролируемостью действия, он не побуждает обман, а только терпит это. Эта низкая степень контролируемости выражается винительным падежом.
Понятия системы контролируемости делают ясными те трудно объяснимые случаи, когда разные падежи употребляются с одним и тем же глаголом (например: покачать головой / колыбель). Они также являются очень полезными при преподавании русского языка иностранцам, не носителям синтетического языка, у которых очень часто вообще нет понятия о том, что такое грамматический падеж.
 
Принципы анализа употребления форм глагольного времени
на материале форм настоящего времени в русском языке
(в зеркале корейского языка)
Ким Те Чжин
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
аспектология, эволюция языка, русский язык, морфология, синтаксис
Summary. Principles of analysis of using the forms of time of verb for form material of present time in Russian (in mirror of Korean language).
 
1. В славянских языках, в частности в русском языке видо-временная система глагола затрудняет носителей других языков в ее употреблении, поскольку она дает нам возможность употребления глагольных временных форм как в прямом, так и в переносных значениях. Поэтому, кажется, конкретные значения форм глагольного времени, в частности форм настоящего времени (ФНВ), реализуются в определенных условиях. Однако эти условия в русской грамматике до сих пор описаны недостаточно.
В процессе анализа употребления ФНВ оказалось необходимым проанализировать категорию предикативности, включающую категории модальности, времени и лица. Однако, поскольку категория лица непосредственно не участвует в предложении, основными являются категории модальности и времени. В славянских языках морфологическим средством выражения этих категорий является спрягаемая форма глагола как части речи, и в предложении они могут быть выражены не только морфологически, но также лексически, контекстуально. Поэтому возникает возможность употребления ФНВ в других аспектуальных значениях.
Как известно, по сравнению с русским в восточных языках, в частности в корейском, нет вида глагола, но есть форманты, соответствующие определенным, в том числе временным и аспектуальным, грамматическим значениям. Например, ФНВ -нында- имеет следующие аспектуальные значения в определенных контекстах:
1) повторяемость;
2) процесс;
3) узуальность.
Эти значения в русском языке обычно выражаются ФНВ несовершенного вида (НВ). Поэтому в корейском языке формант -нында- может соответствовать глаголу НВ. Некоторые случаи употребления, например формы настоящего времени, коррелируют в корейском языке с формантами, выражающими другое грамматическое значение.
2. В русском языке выделяется два больших класса употребления форм настоящего времени: прямое и переносное употребления.
Отметим, что для конкретного определения термина «прямое употребления» следует учитывать две оси времени: субъективную и объективную координаты времени — морфологическое и синтаксическое время. Мы будем говорить о прямом употреблении временной глагольной формы, когда употребление ФНВ ориентируется на субъективную ось времени, при совпадении морфологического времени глагола и синтаксического времени предложения.
Что касается переносного употребления или транспозиции ФНВ, то выделяется два его типа: транспозиция-1 (перенос ФНВ в микрополе прошедшего) и транспозиция-2 (перенос ФНВ в микрополе будущего).
Для анализа того или иного употребления важнейшим фактором является характер дискурса, тип текста. Для нас релевантным оказалось, с одной стороны, выделение коммуникативного и нарративного режимов речи, но к коммуникативному мы, в отличие от Е. В. Падучевой (в ее терминах — речевой режим) и Н. И. Формановской, относим не только диалог, но и адресованный монолог, например бытовой рассказ, личное письмо
и т. п. С другой стороны, релевантым оказалось понятие коммуникативных регистров речи (по Г. А. Золотовой).
Все эти условия позволили нам описать и прямое, и переносное употребление ФНВ.
Литература
1. Всеволодова М. В. Синтаксемы и строевые категории предложения в рамках функционально-коммуникативного синтаксиса // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. № 1.
2. Падучева Е. В. Семантические исследования: Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М., 1996.
3. Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.
 
Категория определенности и инхоативы совершенного вида
Й. Крекич / J. Krйkits
Сегедский университет, Венгрия
категория определенности, инхоативы, качественная и количественная определенность действия, временная определенность
Summary. We distinguish 1) qualitative, 2) quantitative and 3) temporal determination of inchoative perfective action. In the event of qualitative determination the action reaches its absolute limit in the event of quantitative determination the action reaches its quantitative terminal point in the event of temporal determination the action reaches its temporal terminal point (i. e. it is limited in time). In the latter two cases the action in reality reaches only its quantitative (i. e. relative) terminal point.
 
В нашей исследовательской работе мы использовали термин «определенность» в значении «ограниченность», подчеркивая всегда в его корне слово «предел». Категория определенности (по-иному: детерминированности) указывает на предел действия совершенного вида. Мы различаем 1) качественную, 2) количественную и 3) временную определенность действия СВ. О качественной определенности действия идет речь, когда действие полностью исчерпывает себя, когда оно достигает своего качественного (абсолютного) предела; о количественной определенности действия мы говорим, когда действие достигает своего количественного предела, когда действие количественно ограничено. Мы имеем в виду временную определенность, когда действие достигает своего временного предела, когда действие ограничено во времени. В конечном счете последние две на самом деле достигают лишь своего количественного (по-иному: относительного) предела.
Инхоативы СВ могут быть моментальными (тотивными) и немоментальными (пантивными). Первые называют по-другому еще и «глаголами мгновенного осуществления», а вторые — «глаголами постепенного осуществления». Моментальные инхоативы СВ выявляют нетендентивную предельность, а немоментальные — тендентивную предельность.
Немоментальные инхоативы СВ являются двуликими: они способны указывать не только на значение постепенного наступления изменения состояния, но и на значение моментального наступления.
Моментальные инхоативы СВ передают мгновенный переход нового состояния аспектуального актанта, достигающего своего естественного, качественного предела. Для них всегда характерна внутренняя качественная определенность изменения состояния аспектуального актанта.
В последнее время некоторые аспектологи относят двуликие (т. е. немоментальные) инхоативы СВ к перфективам, неспособным осуществить в своем значении качественно определенное изменение состояния. Дифференцировав их значения, мы пришли к заключениям, что инхоативы СВ, образованные от контрадикторных и привативных прилагательных и прилагательных, обозначающих цвет или оценку, способны и без поддержки контекста передавать качественно определенное изменение нового состояния аспектуального актанта, а при поддержке контекста — и количественно определенное изменение состояния. Для них характерна либо внутренняя качественная определенность изменения состояния аспектуального актанта, либо внешняя количественная определенность изменения состояния.
Инхоативы СВ, образованные от контрарных прилагательных, без поддержки контекста способны передавать лишь количественно определенное изменение состояния. Для них характерны внутреняя количественная определенность и внешняя качественная определенность изменения состояния аспектуального актанта.
Все немоментальные инхоативы СВ способны при благоприятных условиях контекста передавать постепенное наступление результативного предела «с имплицитным элементом процессуальной тенденцивности» [Бондарко], осуществляя при этом либо качественно определенное, либо количественно определенное изменение аспектуального актанта.
 
 
Система падежей в русском языке с точки зрения динамической типологии
А. М. Лаврентьев
Институт филологии Сибирского отделения РАН
падеж, типология, иерархия, номинатив, аккузатив, активный строй, диахрония
Summary. Certain Russian cases are considered as «supplementary», as they only have a specific form in the singular of a restricted number of nouns. If the same frequency criterion is applied to the «basic» cases, the accusative will have the lowest rank in their hierarchy. This casts doubt on the dominance of «nominative» syntactic strategy in Russian while other facts indicate the importance of «active» strategy for Russian morphosyntax.
 
Количество падежей в русском языке до сих пор остается дискуссионным вопросом. Разногласия связаны со статусом отдельных форм, особо выделяемых в склонении лишь ограниченного числа существительных в единственном числе (так называемые партитив, локатив, вокатив, аднумератив). В любом случае место этих форм в падежной системе следует определить как периферийное, не оказывающее существенного влияния на строй русского языка в целом. Удачными представляются термины «дополнительные», «слабо дифференцированные» падежи. Таким образом, в русской падежной системе устанавливается определенная иерархия, в основу которой положена частотность слов (или классов склонения), в которых данная падежная форма выделяется.
Если признать правомерность подобного принципа построения иерархии при выделении «дополнительных» падежей, то нет оснований отказываться от его распространения на систему традиционно выделяемых «основных» падежей. Следует признать, что реально в русском языке существует множество классов (или моделей) склонения с неодинаковым числом и составом членов. Среди этих моделей можно выделить доминирующие (высокочастотные и продуктивные), периферийные (редкие и малопродуктивные) и изолированные (аномальные модели склонения, характерные для отдельных слов). Логично предположить, что в иерархии падежей наиболее высокое положение занимают те из них, которые представлены (формально противопоставлены прочим падежам) в доминирующих моделях.
Если творительный падеж (инструменталис) у существительных формально противопоставлен всем другим падежам, то форма винительного падежа (аккузатива) в большинстве случаев совпадает либо с именительным (номинативом), либо с родительным падежом (генитивом). Анализ текстов, принадлежащих к различным функциональным стилям русского языка, показывает, что доля «собственных» форм аккузатива не превышает 20–25% от общего числа его употреблений.
Формальная «слабость» винительного падежа, таким образом, очевидна. Рассматривать различие функций подлежащего и прямого дополнения как аргумент в пользу «самостоятельности» аккузатива некорректно, т. к. падеж должен служить для маркировки определенных функций, а не наоборот. Кроме того, интерпретация 75–80% форм «аккузатива» как грамматических омонимов номинатива или генитива едва ли отвечает критерию адекватности описания фактов языка.
Итак, в иерархии основных падежей русского языка аккузатив занимает низшую позицию, и при максимальном типологическом обобщении русскую падежную систему можно рассматривать как пятичленную. При этом функция объекта (прямого дополнения) оформляется номинативом (или нейтральным падежом) у неодушевленных существительных и генитивом (или маркированным падежом) у одушевленных. В этой связи остро встает вопрос о принадлежности русского языка к номинативному (или аккузативному) строю. При всех сложностях и противоречиях в определении субъекта и объекта разными специалистами очевидно, что русская падежная система не ориентирована на выражение семантической оппозиции между ними. «Объектная» форма четко противопоставлена «субъектной» только у одушевленных имен, при этом, однако, она в большинстве случаев выражена генитивом, имеющим гораздо более широкий спектр функций, чем маркирование прямого объекта. «Субъект» же в русском языке может выражаться дативом (мне думается…), подчеркивающим инактивность одушевленного (потенциально активного) актанта, или инструменталисом (ветром снесло крышу…), позволяющим рассматривать неодушевленный (инактивный) агенс лишь как инструмент неназванной силы. Стереотипное представление, согласно которому в русском языке при отсутствии падежной маркировки субъекта и объекта эту роль принимает на себя порядок слов, вызывает у нас серьезные сомнения. Вышеизложенные факты свидетельствуют, что русская грамматика значительно более «чувствительна» к оппозиции одушевленности / неодушевленности (или активности / инактивности), чем субъекта / объекта, и, следовательно, русский язык обладает определенными чертами активного строя.
Этот факт противоречит представлению о стадиальности формирования контенсивных типов, согласно которому активный строй «предшествует» эргативному или номинативному, т. к. в русском языке черты «активности» сформировались на фоне номинативного строя. Исчезновение в славянских языках индоевропейских показателей субъекта (*-s) и объекта (*-m) связывают с действием закона открытого слога, однако известно, что фонетические изменения приводят к нейтрализации граммем лишь в том случае, если данные граммемы перестают восприниматься носителями языка как существенные. Утрату «существенности» оппозицией субъекта и объекта можно, вероятно, объяснить лишь влиянием субстрата или адстрата неноминативных языков в период распространения славянских языков на территории Восточной Европы. Этот же субстрат, возможно, обусловил и формирование тенденции построения слога по принципу возрастающей звучности. Вопрос, какой именно это был субстрат, остается, однако, открытым.
На протяжении отраженной в памятниках письменности истории русского языка мы наблюдаем процесс грамматикализации категории одушевленности, распространившийся с системы местоимений на основную массу существительных. Параллельно формируется «категория состояния», которую можно, вероятно, рассматривать как эквивалент «инактивного» класса глаголов.
В современном русском языке ядро падежной системы составляет оппозиция номинатива (как немаркированного падежа) и генитива (как падежа, маркирующего зависимую форму). Некоторые тенденции формообразования современного просторечия и профессиональных жаргонов показывают, что в принципе возможна редукция системы субстантивного склонения до бинарной оппозиции в двух числах с одним показателем -а в «маркированном падеже» единственного числа и «немаркированном падеже» множественного числа.
Литература
1. Сколько падежей в русском языке? Типологический взгляд на систему русских падежей и перспективы ее развития. — Новосибирск, 1999. 25 с. Рукопись, деп. в ИНИОН РАН 13.10.99
№ 55040.
2. Структура падежной системы русского языка и ее представле-
ние в преподавании русского языка как иностранного // Теоретические и методические аспекты прагматики: Новосибирск, 1999. С. 28–40.
 
 
К вопросу об инвариантных значениях русских падежей
(именительный падеж)
С. А. Лутин
Московский государственный авиационный институт
системная лингвистика, коммуникативный ракурс, инвариантные значения падежей
Summary. Invariant meaning of Russian cases is demonstrated by the analysis of Nominative.
 
Анализируя различные случаи «неоформления» семантического субъекта (СС) именительным падежом, мы обнаружили четыре условия, без выполнения которых, на наш взгляд, говорящий на русском языке не имеет права оформить главного участника события («автора первотолчка события», по Г. П. Мельникову [Мельников]) как формального инициатора, т. е. именительным падежом.
«Четыре табу» для именительного падежа.
1. Событие должно быть таким, чтобы главный участник (СС) мог (имел потенцию, был в состоянии), с точки зрения говорящего, его инициировать; при этом основной круг событий, которые инициатор в принципе не может инициировать, оказывается узуально закрепленным.
2. Как следствие этого, главный участник (уже как денотат) должен присутствовать, наличествовать в данной ситуации.
3. Говорящий должен обладать знаниями об участнике ситуации, достаточными (или: иметь в голове настолько четкий образ участника, чтобы этого было достаточно) для того, чтобы инициировать с его помощью какое бы то ни было событие;
4. Говорящий должен предполагать, что и в голове слушающего есть сходный образ, пусть и требующий некоторого уточнения, но все же достаточно четкий, чтобы быть воспринятым как инициатор события.
Поясним на примерах.
Табу 1. Мне холодно. Меня знобит. «Я», безусловно, главный и вообще единственный участник этих событий, но я никак не могу их инициировать, они исходят не от меня, я не в состоянии быть их инициатором; следовательно, И. п. здесь невозможен. Указанное свойство не дает еще полного объяснения — оно не объясняет, почему использован именно дательный или именно винительный падеж, но, что очень важно, объясняет, почему нельзя именительный.
Табу 2. Это свойство — ключ к объяснению очень многих труднообъяснимых явлений, например к невозможности И. п. при отрицании: У меня есть друг. — У меня нет друга.: раз друга нет в наличии, значит, он просто физически не может быть инициатором события, значит, не имеет права стоять в И. п.
Табу 3. Пример из жизни. Меня, филолога, спросили, знаю ли я слово «индукция» (в физическом смысле). Я, конечно, ответил, что знаю, не подозревая подвоха и забыв, что в школе по физике мне едва натянули тройку. Тогда меня просят привести пример с этим словом. Оказалось, что я смог сказать: «В школе мы изучали индукцию. Я много слышал об индукции. Мой това-
рищ — специалист по индукции и т. п.» Но я не смог придумать предложения, где бы слово «индукция» стало инициатором какого бы то ни было события. И это понятно: у меня не сложилось образа этого слова (не сформировалось его значение, в терминах Г. П. Мельникова), достаточно четкого, чтобы сделать это слово инициатором события; в частности, я не знал, в какие связи, с какими объектами и в каких ситуациях оно может вступать. И, как результат, я не смог сделать его инициатором какого-либо события и оформить И. п.
Табу 4. Еще пример из жизни. Я вхожу в комнату и говорю: «Маша очень любит конфеты.» Это грамматически правильное предложение не имеет права на существование, если в комнате никто никогда ничего про Машу не слышал: в голове у слушающих не оказывается достаточно четкого (а в данном случае — никакого) образа участника ситуации, чтобы говорящий имел право сделать его инициатором какого бы то ни было события и, соответственно, оформить И. п.
Теперь будет понятно и некоторое уточнение, которое нам хотелось бы внести в формулировку значения, функции И. п.
Оформляя слово именительным падежом говорящий показывает (намекает) слушающему, что с его — говорящего — точки зрения, данный участник ситуации способен стать инициатором события, которое далее последует. В этом смысле основную функцию И. п кратко можно было бы сформулировать так: указание на способность инициировать событие.
При этом хотелось бы обратить внимание, что форма И. п. не просто указывает, что перед нами инициатор, она указывает именно на способность быть инициатором. Покажем опять же на маленьком примере, как работает это уточнение.
Рассмотрим конструкции-определения (или квалификации, как частный их случай): Лингвистика — это наука о… Мой брат — врач.
Почему же в этой конструкции, в которой полностью отсутствует какое бы то ни было развивающееся событие, два именительных падежа? Если бы мы воспринимали их как указатели на инициаторов события при отсутствии самого события — это было бы, по крайней мере, странно. Тут и начинает работать наше дополнение в формулировку: оба этих И. п. указывают лишь на одинаковую потенциальную способность этих участников ситуации быть инициаторами последующих событий, но поскольку событий нет, то эта способность оказывается нереализованной.
Как уже говорилось в Табу 4, говорящий не имеет права построить первое предложение текста в виде развивающегося события, если знает, что новый участник не может быть инициатором в силу отсутствия у слушающего достаточных сведений о нем. И говорящий вынужден сообщить эти знания, привязав этого нового участника сюжета к чему-либо достоверно известному для слушающего: в первом предложении текста я говорю только о том, что это новое обладает такой же способностью к инициированию события, как и.... В первом случае я говорю, во-первых, что лингвистика способна инициировать все те же события, что и наука; во-вторых, расширяю круг этих событий, конкретизируя семантику по сравнению с более абстрактным словом наука. Второй случай (Мой брат — врач.) именно и предполагает, что дальше я собираюсь говорить о моем брате как о враче, т. е. о том, что он способен инициировать те же события, что и врач (сценарий разговора: что закончил? какой профиль? где сейчас работает? и т. п.), т. е. два именительных именно уравнивают обоих участников (точнее, приравнивают первого ко второму, причем чисто грамматически) по способности быть инициаторами последующих событий (лексическое наполнение указывает на круг этих событий). Уже после этого, когда слушающий как бы знает, «чего можно ждать от этого участника», разговор может быть продолжен в стандартном событийном ключе, поскольку теперь есть исходная точка опоры.
Литература
Г. П. Мельников. Системная типология. Синтез морфологической классификации языков со стадиальной. Курс лекций. Москва, 2000. С. 42.
 
Части речи в древнерусском и современном русском языках
Р. Н. Мароевич
Белградский университет, Югославия
части речи, древнерусский язык, русский язык
Summary. In this work author considers parts of speech in ancient Russian language in comparison with modern one. Aim of this project is to work out the concept of ancient Russian and modern Russian grammars which are being created by the author.
 
1. В результате первого индоевропейского разграничения частей речи выделяются имя (nоmеn) и глагол (verbum) с причастием (participium) в качестве гибридной категории. К индоевропейской эпохе восходит также местоимение (рrоnоmеn) в качестве лексико-грамматической части речи. В результате второго разграничения частей речи (закончившегося только в праславянcкую эпоху) имя членится на имя существительное (nоmеn substantivum) и имя прилагательное (nomen adiectivum) с именем притяжательным (nоmеn possessivum) в качестве гибридной категории. В праславянскую эпоху окончательно сформировались также инфинитив (infinitivus) и супин (supinum) в качестве гибридных субстантивно-вербальных частей речи. Третье разграничение частей речи имело место уже после распада общеславянского языка, поздними диалектами которого являются старославянский и древнерусский: от существительного (а также от субстантивированного прилагательного) отделяется наречие, причастие же позже расчленяется на две гибридные категории — собственно причастие и деепричастие. В ходе исторического развития русского языка был утрачен супин (его значения перешли к инфинитиву, который сохранился как гибридная субстантивно-вербальная часть речи).
2. В русском языке произошли следующие изменения в отношении частей речи: 1) посессивы потеряли статус гибридной части речи и перешли в разряд имен прилагательных местоименного или смешанного склонения; 2) созданы новые предикативные части речи: а) краткие прилагательные, б) предикативы, в) степени сравнения и г) формы на -л; 3) имена числительные выделились в самостоятельную часть речи; 4) снова сблизились имена существительные и имена прилагательные, к ним примкнули также местоимения. После того как исчезла презентная форма глагольной связки, потерявшие значение неопределенности краткие прилагательные восприняли значение предикативности, семантически приблизившись к глаголу. Краткие прилагательные определяются как несклоняемая часть речи, с изменением по числам и (в единственном числе) родам, с предикативной функцией как единственной. Они чаще всего каким-нибудь компонентом значения отличаются от предикативно употребленных полных прилагательных, хотя нередки случаи нейтрализации значения. После исчезновения презентной формы глагольной связки былые предикативные наречия, а также предикативные существительные восприняли предикативную функцию и преобразовались в новую, своеобразную часть речи — без склонения, без изменения по числам и родам, с предикативной функцией как единственной (предикативы). В русском языке простая несклоняемая форма сравнительной степени типа лучше, красивее, а также составная несклоняемая форма превосходной степени типа лучше всех / всего, красивее всех / всего образуют отдельную часть речи, которую можно назвать компаративами. Компаративы — своеобразная часть речи без склонения, без изменения по числам и родам. От предикативов они отличаются не только по признаку степени сравнения (сравнительная и превосходная степени), но и более широкими синтаксическими функциями (адвербиальная, лично-предикативная и безлично-предикативная). Компаративы являются формами сравнения всех частей речи, способных иметь степени сравнения (прилагательные, краткие прилагательные, наречия, предикативы). Формы на -л в русском языке вычленились в отдельную часть речи, характеризующуюся морфологическими категориями числа и рода, отсутствием склонения и спряжения, с предикативной функцией. От кратких прилагательных они отличаются не только по значению, но и по наличию морфологических категорий вида (читал — прочитал), рефлексивности (мыл — мылся), наклонения (изъявительное наклонение читал — сослагательное наклонение читал бы) и по отсутствию категории времени (ср.: походил — похож, был похож, будет похож). В ходе исторического развития русского языка имена числительные сформировались в качестве отдельной части речи со своими морфологическими признаками и своеобразием синтаксического употребления. Некоторые числительные имеют только общий падеж, выступающий в значении именительного и винительного падежей, и косвенный падеж, охватывающий все остальные падежные значения: сорок — сорока, сто — ста, полтора / полторы — полутора; другие же числительные имеют один тип склонения или один тип основы в общем [именительном / винительном] падеже (двое, пятеро, много, несколько, оба / обе, пятьдесят), а другой в косвенных падежах. В общем падеже числительные являются главными членами синтагмы, в косвенных падежах — зависимыми. В ходе исторического развития русского языка произошло определенное сближение имен существительных с именами прилагательными и назывных имен с местоимениями. Сближение субстантивных и адъективных слов явилось результатом следующих изменений в грамматической системе: 1) утраты прилагательными своей специфичной категории (категории определенности // неопределенности); 2) утраты категории рода во множественном числе; 3) субстантивации имен прилагательных, которая стала продуктивным способом словообразования, поэтому адъективное склонение перестало быть специфической чертой имен прилагательных как части речи. Распад посессивов повлиял на сближение назывных имен и местоимений: 1) притяжательные прилагательные на -ин, -нин отошли к местоименному склонению; 2) фамилии на -ов, -ин и притяжательные прилагательные на -ов образовали новое, смешанное склонение, промежуточное между первым субстантивным и местоименным. С формированием нулевого склонения словоизменительно объединились имена существительные (типа пальто), имена прилагательные (типа мини) и местоимения (притяжательные его, ее, их). Поскольку и имена числительные, несмотря на тенденцию к обособлению, частично пересекаются с местоимениями (неопределенно-количественные числительные) и с именами существительными (дробные числительные), то правомерным кажется выделение имени в качестве своеобразного союза пяти частей речи — имени существительного, имени прилагательного, местоимения, имени числительного и причастия.
3. Нам представляется нужным и возможным формально-грамматическую классификацию частей речи в современном русском языке построить в рамках четырех пар. I. А. Склоняемые слова: 1) имя существительное; 2) имя прилагательное (только полные формы, а также порядковые числительные и местоимения-прилагательные); 3) причастие (только полные формы); 4) местоимение (только местоимения-существительные); 5) имя числительное (только определенно-количественные, собирательные и неопределенно-количественные числительные). Б. Слова без склонения: 6) наречие; 7) деепричастие. II. А. Спрягаемые слова: 8) глагол (verbum finitum), т. е. настоящее и будущее время изъявительного наклонения и повелительное наклонение. Б. Слова без спряжения: 9) инфинитив. III. А. Слова с предикативным изменением: 10) глагольная форма на -л; 11) предикативное причастие; 12) краткое прилагательное; 13) предикативное местоимение (каков, таков). Б. Слова без предикативного изменения: 14) предикатив; 15) компаратив; 16) глагольное междометие (в предложениях типа [Татьяна] ах). IV. А. Слова с грамматической функцией: 17) предлог; 18) союз; 19) частица. Б. Слова без грамматической функции: 20) собственно междометие (в том числе звукоподражания).
 
 
Референциальная функция русских местоимений
Йенс Норгерд Сёренсен / Jens Nшrgеrd-Sшrensen
University of Copenhagen, Department of East European Studies, Дания
русский язык в сопоставлении с другими славянскими языками, типология языка, местоимения и референциальность
Summary. The paper includes a discussion of reference in connection with anaphoric relationship, in particular the demonstrative and 3rd-person personal pronouns in Russian. A comparison with Germanic and other Slavic languages shows that it is necessary to recognise two referential layers for some languages, including Russian. The results of the investigation is discussed in a typological perspective.
 
Вопрос о референтности широко обсуждается в лингвистической литературе. Референтность нередко связывается с проблемой выражения анафорических отношений. Основными средствами выражения анафорической связи служат некоторые ряды местоимений, которые одновременно характеризуются как референциальные.
В докладе особое внимание уделяется функции в тексте указательных местоимений и личных местоимений 3-го лица, которые обладают как анафорическими, так и референциальными свойствами. Обсуждаются некоторые до сих пор редко отмечавшиеся случаи функционирования этих местоимений как референциальных слов в русском языке. На основе сопоставления с некоторыми германскими и другими славянскими языками показываются существенные различия в функционировании на первый взгляд полностью тождественных явлений в разных языках. Эти различия толкуются не как единичные отклонения от общих правил, но как показатель принципиальных расхождений в семантике, а следовательно, и в референциальной функции рассматриваемых местоимений.
В докладе выдвигается тезис о том, что для русского языка и некоторых других, но далеко не всех славянских языков следует различать два референциальных уровня, поскольку в этих языках указательные местоимения и личные местоимения 3-го лица относятся к разным референциальным сферам. Обращается также внимание на то, что в рассматриваемых языках обнаруживаются некоторые общие черты функционирования падежной системы. Анализируемые явления получают в докладе типологическое обоснование.
 
О морфологии и синтаксисе модальных слов
Ф. И. Панков
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
функциональная грамматика русского языка, семантика категориальных классов слов
Summary. The analisis of specific morphological, sintactic and communicative features of model words shows that they do not form a special part of speach of its own. What unifies them is their sintactic position within the sentence.
 
В центре внимания многих современных морфологов и синтаксистов — не столько самостоятельные слова, сколько так называемые «структурные» (В. В. Морковкин), «дискурсивные» (французская традиция), «модальные» (В. В. Виноградов), к числу которых часто относят и вводные слова типа к счастью, вероятно, видите ли и т. п. Модальные (вводные) слова рассматриваются либо как отдельный категориальный класс (И. Г. Милославский1), либо как грамматическая единица вне частей речи (Л. В. Щерба, В. Н. Сидоров). Особый статус этих слов закреплен и в толковых словарях, где их морфологическая характеристика так и гласит: «вводное слово».
Однако есть некоторые основания полагать, что большинство модальных слов нельзя причислить ни к особой части речи, ни к словам вне частей речи (М. В. Всеволодова). Общность их синтаксической функции не является убедительным доказательством изолированности вводных слов от основных категориальных классов, точно так же как общность синтаксической функции предикативных наречий не позволяет нам выделять категорию состояния как отдельную часть речи. Если принять, что части речи определяются на основании морфологических, синтаксических и семантических особенностей, то вводные слова не вышли из общей парадигмы тех категориальных классов слов, которыми мотивированы.
Для анализа категориальной принадлежности модальных слов недостаточно рассматривать их по-гоголевски только «с одного боку», т. е. под углом зрения синтаксических функций, — необходимо всесторонне проанализировать их роль в формальной, семантической и коммуникативной организации предложения. С формальной точки зрения вводные слова — это одна из синтаксических функций (позиций) слов наряду с позициями главных и второстепенных членов предложения. Вводность — это конструктивно обусловленная позиция вне предикативной основы предложения, которую могут занимать слова разных частей речи или сочетания слов, включая предикативные. Например: очевидно, конечно, вероятно, безусловно, по-видимому — наречия; правда, к счастью, по мнению критиков, без сомнения, словом — падежные или предложно-падежные формы существительных; кажется, полагаю, признаться, видите ли, говорят — глагольные синтаксемы; короче говоря — сочетание сравнительной степени наречия с деепричастием; я думаю — предикативное сочетание личного местоимения и глагола.
С семантической точки зрения вводные слова в предложении — это участники второй пропозиции, которая может носить как диктумный характер, в том числе логико-теоретический (По мнению критиков, фильм получился довольно слабым) или авторизационный (Говорят, скоро похолодает), так и модусный характер (Конечно, мы вам поможем). Однако вторая пропозиция может быть выражена и другими средствами, например с помощью главной части сложного предложения: Критики считают, что фильм получился довольно слабый; Говорят, что скоро похолодает; Вы можете быть уверены, что мы вам поможем.
С коммуникативной точки зрения необходимо
использовать понятие коммуникативного статуса (Т. Е. Янко). Выделяют четыре основных типа коммуникативных статусов: тема, диктальная рема, модальная рема, парентеза. По нашим наблюдениям, модальные слова имеют именно парентетический коммуникативный статус, т. е. занимают в высказывании преимущественно наименее значимую позицию (часто между темой и ремой), которая характеризуется принципиальной безударностью и ускоренным темпом произнесения: Он, вероятно, уже не придет. Но коммуникативным статусом
 
___________________________________
  И. Г. Милославский считает, что «представляется логичным рассматривать в качестве особой части речи неизменяемые знаменательные слова — модальные слова, неспособные быть каким-либо членом предложения» [Современный русский язык, 595]. В то же время не совсем логично слова типа кстати, к счастью и нек. др. он, хотя и называет вводными, особой частью речи не считает, фактически признавая вводность одним из видов синтаксических позиций.
 
парентезы обладают и некоторые части речи, например наречия зачастую, подчас, поначалу и нек. др.: Судьба шедевра поначалу складывалась довольно счастливо. Некоторые из рассматриваемых нами слов, безусловно, имеют и коммуникативный статус модальной ремы, т. е. способны занимать позицию ответа на вопрос одним словом: — Вы еще вернетесь? — Конечно. Однако эта позиция не может быть охарактеризована как вводность, поэтому статус модальной ремы также не свидетельствует о морфологическом или синтаксическом единстве так называемых слов-предложений.
Модальные слова, таким образом, не могут быть определены ни как особая часть речи, ни как самостоятельные словарные грамматические единицы вне частей речи. Они вообще не могут составлять отдельный морфологический класс, так как объединены лишь на основании общности синтаксической позиции, которую могут занимать разные части речи, в частности существительное (правда), глагол (полагаю), наречие (вероятно).
Литература
Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове). 2-е изд. М.: Высшая школа, 1972.
Всеволодова М. В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент прикладной (педагогической) модели языка. М.: Изд-во МГУ, 2000.
Милославский И. Г. Модальные слова // Современный русский язык / Под ред. В. А. Белошапковой. 3-е изд., испр. и доп. М.: Азбуковник, 1997.
Морковкин В. В., Луцкая Н. М., Богачева Г. Ф. и др. Словарь структурных слов русского языка. М.: Лазурь, 1997. 420 с.
Янко Т. Е. Коммуникативный статус бенефактивных конструкций // Московский лингвистический журнал. Т. 2. М.: Изд-во РГГУ, 1996. С. 417–431.
 
Основы представления морфологических единиц
в вузовском курсе русской морфологии
Г. И. Панова
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
морфологическая форма, парадигма, формальный класс, словоформа, словоформа-синтаксема
Summary. The notions of morphological units of Russian morphology in the university course.
 
Языковые единицы, являющиеся объектом рассмотрения в курсе морфологии, подразделяются на собственно морфологические и смешанные, связанные с взаимодействием морфологии с лексикой и синтаксисом. Собственно морфологическими единицами являются морфологическая форма, морфологическая категория, парадигма и формальный класс.
Базовой единицей морфологического строя является морфологическая форма. Это идеальная единица, представляющая собой единство морфологического значения, средств его формального выражения (в фонемном представлении) и обобщенной основы слова данной части речи. Система морфологических форм (или рядов форм) с однородным содержанием конституирует морфологическую категорию, с которой морфологические формы находятся в родо-видовых отношениях. Совокупность морфологических форм, присущих данной категории или данной части речи, составляет парадигму этой категории или этой части речи (о парадигме слова см. ниже). Наличие нестандартных (равнозначных) формальных средств в структуре морфологической формы делит слова данной части речи на формальные классы — асемантические подтипы, различающиеся планом выражения тождественных морфологических форм (несет, сидит, даст).
Таким образом, флективный морфологический строй русского языка представляет собой систему форм слов с их обобщенным содержанием, которые группируются в соответствии с их родо-видовыми отношениями, принадлежностью к части речи, а также в соответствии с конкретными экспонентами их плана выражения.
На стыке морфологии и лексики существует словоформа как единство абстрагированной морфологической формы и лексемы. Это идеально-материальная лексико-морфологическая единица, имеющая конкретное звуковое выражение.
В структуре словоформы происходит содержательное взаимодействие между лексемой и морфологической формой, что формирует еще один лексико-морфологический объект, традиционно называемый лексико-грамматическим разрядом. Это семантический подтип слов данной части речи, который в силу особенностей своей лексической семантики по-особому, в сравнении с другими подтипами, взаимодействует с ее морфологическими формами.
При согласованном взаимодействии морфологической формы и лексемы, когда лексема отражает реалию, способную обладать теми свойствами и вступать в те отношения, на которые указывает морфологическая форма, последняя оказывается в сильной позиции и ее категориальное значение входит в содержательную структуру словоформы, оно актуально для нее (напр., значения форм числа в словоформах конкретных существительных). При несогласованном взаимодействии морфологическая форма оказывается в слабой позиции и ее значение не входит в содержательную структуру словоформы (напр., значения форм числа не представлены в словоформах вещественных и абстрактных субстантивов).
Слово может иметь полный набор (парадигму) словоформ данной части речи и неполную. Оно имеет полную парадигму, если: а) его лексема согласуется со значениями всех морфологических форм данной части речи и при этом б) отсутствует нормативный запрет на образование какой-либо словоформы, необходимой для полной реализации лексемы. Если одного из этих условий нет, слово имеет неполную парадигму. Причем если ее неполнота связана с традиционным запретом на образование какой-либо словоформы, то слово имеет не просто неполную, а функционально недостаточную, дефектную парадигму (напр., у глагола победить не употребляется словоформа *победю, а у субстантива мечта — *мечт).
Словоформа как единство морфологической формы и лексемы — это единица, существующая «до высказывания», и ее морфологическое содержание выявляется с позиций ее общей содержательной структуры. Морфологическое содержание словоформы как компонента высказывания, т. е. содержание словоформы-синтаксемы, выявляется с позиций содержательной структуры высказывания, для которой оно тоже может быть либо актуальным (Саше подарили книгу / книги), либо неактуальным (Книга / книги — источник знаний). В словоформе-синтаксеме отражается содержательное взаимодействие морфологической формы (взаимодействующей в структуре словоформы с лексемой) и определенных синтаксических элементов.
В курсе морфологии рассматриваются также части речи. Это наиболее крупные грамматические, а точнее, семантико-синтаксические классы слов, которые в языках флективного типа, как русский, представлены (в сфере знаменательных слов) системами морфологических форм и только в этом плане составляют непосредственный объект морфологии. Их общеграмматическая семантика представляет собой содержательные формы отражения языковым сознанием объектов реального мира.
Данное понимание структуры морфологического строя русского языка и сфер его взаимопроникновения с лексикой и синтаксисом опирается на лингвистическую традицию, представленную прежде всего в трудах А. В. Бондарко, а также Л. В. Щербы, А. М. Пешковского, В. В. Виноградова, В. Г. Адмони, Т. В. Булыгиной, В. Н. Мигирина, Е. В. Клобукова, А. А. Колесникова, Л. Г. Яцкевич и др.
 
Речетворчество и грамматика
Е. Н. Ремчукова
Российский университет дружбы народов
лингвистическая компетенция, лингвокреативное мышление, оппозиция грамматических форм, грамматические окказионализмы
Summary. The paper is referred to the linguo-creative aspects of grammar in various types of communications, to actualization of grammar components of speech and specific interpretation of grammar oppositions.
 
Соотношение стереотипа и творчества в грамматике относится к области малоизученных проблем, не детализированных с точки зрения механизмов и форм этого процесса. Исследование творческих возможностей индивида, его языковой компетенции гораздо реже связывается с функционированием грамматических форм и категорий, чем с использованием единиц других уровней языка, так как известно, что первые отличаются высокой степенью автоматичности и, как принято считать, малой степенью осознанности. Этим, как правило, объясняются достаточно «скромные» возможности грамматики в формировании экспрессивно-прагматического потенциала высказывания. Однако при анализе текстов самых разных типов и жанров (газетных, разговорных, поэтических, рекламных) выясняется, что средства авторской актуализации грамматических компонентов достаточно разнообразны. Рефлексия над грамматическими значениями обусловливает «осознавание» грамматической семантики, приводит к расширению ее информативности и вследствие этого — к созданию разного рода семантических и экспрессивных эффектов. Например, продуктивные в современной речи «неокорреляты» мужского (реже женского) рода актуализируют признак пола (собак, шапк, прим, штучк, кукушк и т. п.) и широко используются в языковой игре в разговорной речи и иронической поэзии. Таким образом, тенденция к творчеству, характерная для современной русской языковой культуры, достаточно ярко проявляется и в грамматике.
В докладе рассматриваются различные типы грамматических окказионализмов, которые по сравнению с индивидуально-авторскими образованиями других уровней языка изучены в меньшей степени:
1) различные структурные трансформации в рамках парадигмы склонения (Ты спрашиваешь о подробностях моей жизни. Подробностев нет. Из письма В. Маяковского Л. Брик) и спряжения (А пошалить хочется очень, мы ведь не так многого хочем. Из песни барда В. Егорова);
2) потенциально окказиональные грамматические формы: вторичные имперфективы (научиваться, разлюблять); отличающиеся высокой продуктивностью в разговорной речи краткие формы страдательного причастия прошедшего времени (спрошено, предупреждено, поблагодарен, пробужден); более редко встречающиеся краткие формы страдательного причастия настоящего времени (Поэт раним и даже убиваем. В. Вишневский); формы косвенных падежей множественного числа абстрактных существительных (золот, нутр в поэзии
В. Маяковского; тишизн, немот, пустот в поэзии М. Цветаевой) и т. п. Особую выразительность грамматические окказионализмы приобретают на фоне аллюзии (Звоните, и вам ответится! — радиореклама) и в прецедентных текстах (Выхожу с людями на дорогу… День тиха лежит и внемлет Гогу. А. Левин).
Особый интерес представляют случаи «синтагматической переорганизованности» (Ю. Лотман) традиционных грамматических связей: непереходный глагол мыслится как переходный (Мы переболели всякое — разг. речь); существительное мужского рода — как существительное женского рода (В каждой мужчине скрывается женщина — заголовок статьи о театральном гриме) и т. п. Оригинальные интерпретации грамматических коррелятов, обусловленные, например, комбинаторикой лексических и грамматических компонентов значения в рамках категории залога, типичны для языка рекламы (Соседи уже обставились. Обставь соседей — реклама мебели; Изменится сам, не изменяя хозяину — реклама мобильного телефона). В рекламных текстах широко используется такой прием, как создание «ложной» оппозиции, основанной на смысловой двуплановости, спровоцированной контекстом: У меня для вас новость, но вы ее выдержите. «Золотая бочка» — выдержанное пиво.
Таким образом, с нашей точки зрения, потенциал морфологического уровня языка может анализироваться не только по отношению к художественному тексту, но и по отношению к любому творческому высказыванию вообще. В разговорной речи грамматика активно участвует в языковой игре (У меня одни желания и пожелания, а мечт нет совсем; Невозможно быть разнее, чем эти родные братья); в языке газеты использование окказиональных грамматических форм усиливает экспрессию заголовков (Конвейер человеков — статья о клонировании); в эпистолярном жанре свободное манипулирование грамматическими значениями свидетельствует о творческой индивидуальности говорящего (Сейчас закончила читать — взволновалась, захлебнулась Вами; Я все сердцем беру. Читала и волновалась Вами. Из писем Ф. Раневской). Тенденция к языковому творчеству особенно ярко проявляется в таких жанрах речи, как воспоминания, дневники, интервью не только писателей и журналистов, но и художников, актеров, режиссеров, ученых: Хороший актер никогда не перестает научиваться (из интервью с актером В. Машковым); Чем одиноче, тем умнее (из дневников А. Реформатского); Вечер. Ужин во фраках. Каминский в простом грязно-синем пиджаке. Одна брюка поднялась (из воспоминаний актрисы О. Аросевой).
Представленные факты позволяют убедительно продемонстрировать гибкость грамматических значений, активно участвующих в моделировании новых форм, в выражении новых смыслов, в создании экспрессивных эффектов. Принцип коррелятивности, являясь организующим принципом грамматики, позволяет реализовать и нестандартные грамматические связи, заполнить в узусе лакуны, существующие в системе языка, что еще раз убеждает нас в богатстве и разнообразии форм и способов лингвокреативного мышления.
Литература
1. Гридина Т. А. Языковая игра: стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996.
2. Норман Б. Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994.
 
 
Старообрядческие говоры зарубежья и их место в русской аспектуальной системе
О. Г. Ровнова
Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН
диалектология, говоры зарубежья и метрополии, аспектология, видообразование, перфективация, имперфективация, двувидовые глаголы
Summary. The paper «Dialects of living abroad Old Believers and their place in Russian Aspectological System» is based on the data collected from the Old Believers who live in USA (Oregon) and in the North-East of Poland. The focus of the paper are peculiarities of the aspectological system in the dialects of Old Believers in comparison with parent Russian dialects.
 
1. Русские говоры старообрядцев, в течение почти трехсот лет развивающиеся в отрыве от материнских, дают ценнейший материал для диалектной и исторической аспектологии. Доклад основывается на диалектном материале двух групп старообрядцев: проживающих в штате Орегон (США) и д. Габувы Гронды (северо-восток Польши). Говоры этих старообрядцев имеют разную материнскую диалектную основу и развивались в разных социокультурных условиях. Однако их объединяет то, что они не испытали нивелирующего диалектные черты влияния русского литературного языка, а носители говоров — старообрядцы — в силу конфессиональной принадлежности ориентированы на сохранение русского языка как важнейшей части своей культуры. Сравнение аспектуальной системы старообрядческих говоров с аспектуальной системой материнских и, шире, других русских говоров, а также литературного языка позволяет увидеть общие и различные тенденции в развитии категории вида в русском языке.
2. Для русской диалектной аспектологии эти старообрядческие говоры интересны как два варианта возможного развития аспектуальной системы диалектного глагола. Вариантность определяется прежде всего различными результатами контакта русских говоров с другими языками. Так, видо-временная система говоров орегонских старообрядцев не испытала воздействия контактирующих языков (китайского, турецкого, английского) и сохранила архаичные аспектуальные черты, редкие или утраченные в говорах метрополии (например, двувидовость глаголов родить о детях и купить). Русско-польское двуязычие жителей д. Габовы Гронды сделало аспектуальную систему их говора проницаемой для воздействия со стороны вида польского глагола. Видовые же системы двух славянских языков, русского и польского, характеризуются целым рядом общих черт, закономерностей и тенденций, что значительно осложняет квалификацию явления как собственно русского диалектного, создавая в то же время опасность преувеличивать воздействие польского вида на русский. Можно предполагать, что в одних случаях польский язык играет роль «катализатора» процессов, которые в русском языке менее продуктивны, чем в польском (например, оформление приставкой так называемых «новых» двувидовых глаголов типа ликвидировать — сликвидировать, организовать — сорганизовать). В других случаях, например при наличии однокоренных имперфективных вариантов с суффиксами -ива- и -а-, польский язык поддерживает в русском говоре более высокую частотность вариантов на -а-.
3. Изолированные от материнских говоров, говоры американских и польских старообрядцев обнаруживают принципиальное сходство с ними в тех тенденциях, которые характерных для перфективации и имперфективации диалектного глагола в целом. Характерными чертами перфективации являются использование при образовании конкретной видовой пары иной по сравнению с русским литературным языком перфективирующей приставки и иная, как правило более широкая, сочетаемость глагола. Имперфективация глагола характеризуется такими чертами, как преодоление супплетивизма в видовой паре, маркирование приставочных глаголов движения и бесприставочных глаголов НСВ имперфективным суффиксом, вторичная имперфективация глаголов СВ с чистовидовыми приставками, имперфективация глаголов Perfectiva tantum и высокая продуктивность суффикса -ива-.
4. Старообрядческие говоры зарубежья обнаруживают единство с говорами метрополии и в сфере способов действия. Так, высокую продуктивность в речи обеих групп старообрядцев имеют глаголы дистрибутивного способа действия с приставкой по-, являясь чуть ли не грамматической нормой: садов было много, а теперь сады повысохли, повымерзли; в апреле все попосеяли, все повзошло.
Таким образом, старообрядческие говоры зарубежья характеризуются в аспектологическом плане принципиальным типологическим сходством с материнскими говорами и говорами метрополии в целом, показывая высокую устойчивость аспектуальной системы в изолированно развивающихся русских говорах.
 
Модальные частицы как средство реализации прагматического уровня
языковой личности (на материале повести Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат»)
И. В. Ружицкий
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
языковая личность, русский язык, модальные частицы, обучение русскому языку как неродному
Summary. The wide use of particles is a typical feature of colloquial Russian. We suppose that the meanings of Russian particles should be described, as all the other units of pragmatics (motivation), via reflection and presupposition. The material for the research was taken from Leo Tolstoy’s story «Khadzhi-Murat».
 
1. В соответствии с концепцией Ю. Н. Караулова [1] языковая личность представляет собой иерархическую структуру, нулевой уровень которой характеризуется лексико-грамматической системой языка, первый уровень, когнитивный, — это уровень картины мира, а второй уровень, мотивационный, — уровень прагматики.
В рамках указанной темы нас интересует мотивационный уровень языковой личности. Его основные единицы — это представления о цели и смысле жизни, идеи и мотивы, прецедентные тексты и т. д. Мотивационный уровень является не только определяющим, но и наиболее трудным для исследования, поскольку все его единицы основаны на эмоциях, языковое выражение которых изучено недостаточно. Одним из способов языкового выражения мотивационного уровня языковой личности мы считаем модальные частицы.
2. В прагматике традиционно разделяют физический, внеязыковой контекст и лингвистический контекст, языковое окружение. К физическому контексту относят разного вида условия, в которых был произведен текст, например время и место. Без такого знания невозможно понимание многих языковых единиц, вообще коммуникация. Об этом писал еще М. М. Бахтин, указывая на важность в процессе диалогического общения общего пространственного кругозора, общего знания и понимания положения и общей оценки этого положения. Такие общие знания в современной прагматике называют пресуппозицией. Мы полагаем, что все единицы мотивационного уровня языковой личности так или иначе связаны с пресуппозицией и рефлексией. Одним из способов языкового выражения мотивационного уровня являются модальные частицы, значение которых мы и предлагаем описывать через рефлексию и пресуппозицию. (Отметим, что схожим способом значения модальных частиц описывает Г. И. Володина, говоря о том, что для их описания необходимо знание широкого контекста, а также, что в художественном тексте функцию модальных частиц очень часто выполняют другие лексические единицы.) В результате описание модальной частицы же в нижеприведенном предложении может выглядеть примерно следующим образом: Ты же знаешь об этом!  Я знаю, что ты об этом знаешь (рефлексия)  напоминание об общности этого знания (пресуппозиция).
3. Анализ текста повести Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат» подтвердил изначальное предположение о том, что модальные частицы используются в основном в речи носителей русского языка, причем не аристократов, которые часто в ходе диалога переключаются с русского языка на французский. Среди персонажей-чеченцев — единичные случаи употребления модальных частиц в речи. Мы исходим из того, что автор повести постоянно бессознательно «перенастраивался» на языковую личность того или иного персонажа. Точно так же актер, получивший роль иностранца, первоначально чувствует себя на сцене очень скованно, иногда начинает говорить с акцентом (он тоже, как и автор художественного текста, вживается в образ). Что касается модальных частиц, то их отнесение к специфически русским явлениям отчасти подтверждается тем, что они представляют большие сложности для изучающих русский язык, а перевод модальных частиц на другие языки чрезвычайно затруднен. Проведенное нами анкетирование, целью которого было выявление значения той или иной модальной частицы, используемой в контексте, взятом из повести «Хаджи-Мурат», также ничего, кроме очередного доказательства размытости значения данных языковых единиц, не дало. Поэтому методами анализа в данном случае может послужить интраспекция, филологическая рефлексия над мотивами персонажей, а также анализ широкого контекста.
Приведем некоторые примеры нашего подхода к описанию значений модальных частиц:
— А что, Антоныч, бывает тебе скучно?
— Какая же скука? — неохотно отвечал Панов.
(отрицательный ответ  обращение не только к собеседнику, но и к самому себе, рефлексия, воспоминание о том, почему не бывает скучно);
— Что ж, сдали? (пленных чеченцев)
(пресуппозиция, общее знание ситуации  «смягчение» вопроса, на который в данной ситуации ответа не требуется, однако сама ситуация требует того, чтобы вопрос был задан). Именно частица же вносит данный оттенок значения (ср. с вопросом без же — Что, сдали?).
4. В заключение отметим, что мы далеки от того, чтобы предложить единую классификацию значений модальных частиц, даже если она теоретически и представляется возможной. В данном случае модальные частицы нас интересует как один из способов реализации прагматического уровня языковой личности, единицы которого связаны с рефлексией и пресуппозицией, а соответственно, и их описание возможно через рефлексию и пресуппозицию.
Литература
1. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
2. Волошинов В. Н. Слово в жизни и слово в поэзии // Звезда. № 6. 1926. С. 249–280.
 
Глагол — прилагательное — адъектоверб
Бранко Тошович / Branko Tošović
Institut fьr Slawistik der Universitдt Graz, Австрия
глагол, прилагательное, адъектоверб, экстраверб, интраверб, семантика, корреляция
Summary. The correlation of a verb, an adjective and an adjectoverb is considered in this report.
 
Глагол и прилагательное являются частями речи, близкими по значению (обозначают признак предметов). Семантически они отличаются тем, что глагол выражает преимущественно динамический, а прилагательное статический признак (ср.: зеленый  зеленеть). У глагола денотат является, как правило, процессуальным, а у имени прилагательного непроцессуальным (ср.: листья желтеют  желтые листья), хотя бывает и противоположная ситуация, когда глагол не передает активное действие (квартира пустует), а прилагательное выражает процесс (дождливый день). На синтагматическом уровне наблюдается, с одной стороны, несамостоятельность прилагательных и их зависимость от существительных и, с другой, грамматическая автономность глаголов. Ч. Филмор считал очень убедительной доктрину Постала-Лакоффа о том, что прилагательные образуют подмножество глаголов [Филмор, 409]. Обращает на себя внимание и то, что в категорию глагола С. К. Шаумян и П. А. Соболева включают прилагательные [Шаумян, Соболева, 106].
Помимо глаголов и прилагательных в языке существуют слова, которые обладают свойствами обеих частей речи и которые из-за этого мы называем адъектовербами. К данной категории относятся определенные разряды прилагательных, имеющих глагольный характер (интравербы), и определенные разряды глаголов, имеющих адъективный характер (экстравербы). Группу адъективных интравербов составляют, в частности, вербоатрибуты, т. е. атрибутивные и квалификативные причастия. Адъективные экстравербы охватывают в первую очередь качественные прилагательные, у которых наблюдается соотнесенность с категорией времени (они в известной мере выражают процессуальность, свойственную глаголам, а именно неустойчивость, динамичность, изменение признака). Особой формой экстравербов является краткая форма прилагательных. К этой категории также относятся однокорневые причастия (ср.: бродящий  бродячий  бродяжий).
Литература
Шаумян С. К., Соболева П. А. Основания порождающей грамматики русского языка. Введение в генотипические структуры. М.: Наука, 1968. 373 с.
 
О современном этапе эволюции формальной модели русского вида
М. Ю. Черткова
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
имперфективация, перфективация, продуктивность, семантико-видообразовательные модели, видовая пара, двувидовость,
«дефектность», словоизменительная категория
 
1. Часто приходится сталкиваться с мнением о том, что у славянского вида (и, в частности, русского) нет формы, затруднительно выделить какие-либо специальные морфемы, маркирующие граммемы НСВ и СВ. Это положение мне представляется спорным. Вид как грамматическая категория представляет собой двуединство значения и формы. Одной из важнейших проблем аспектологии и теоретической русистики в целом является описание формальной устроенности вида, адекватное современному состоянию языка.
2. Вид — сравнительно молодая грамматическая категория, продолжающая свое становление и на современном этапе русского языка. Вид — морфологическая категория, имеющая определенную модель, определенный «спектр» способов и средств, т. е. аффиксов, для оформления грамматического противопоставления НСВ и СВ. Какова формальная модель, каковы продуктивные
способы и аффиксы современного русского видообразования?
3. Формальную модель грамматической категории вида составляют: 1) противопоставление всех основ НСВ и всех основ СВ; 2) словарь конкретных видовых пар, образованных по определенным семантико-видообразовательным моделям; 3) группирующиеся в определенные видообразовательные классы двувидовые глаголы; 4) семантические разряды «дефектных» глаголов НСВ и СВ.
 В теоретическом плане и в плане преподавания русского языка как иностранного целесообразно выделять пять способов видообразования: 1) префиксальный (строить — построить); 2) суффиксальный (рассказывать — рассказать); 3) префиксально-суффиксальный (покупать — купить); 4) суффиксально-просодический (отрезбть — отрйзать); 5) супплетивный (брать — взять).
В современном языке продуктивными остаются суффиксальный и префиксальный способы. Иногда появляются и новые супплетивные пары, например, продолжаться — продлиться.
4. Решающим моментом грамматикализации категории вида стало начало процесса имперфективации префиксальных основ; вторичная имперфективация является ведущим способом видообразования и в настоящее время. Среди имеющихся суффиксов: -а-, -ва-, -ива- — продуктивным в современном русском языке является суффикс  ива-. Об этом свидетельствуют следующие факты: образующиеся буквально на наших глазах пары (рассмеиваться — рассмеяться); приведенные в словарях так называемые «потенциальные» пары (обезопашивать — обезопасить); встречающиеся в речи эмигрантов пары (отблагодаривать — отблагодарить); «переоформленные» языком пары с более «благозвучным» современным суффиксом -ива- (накапливать — накопить вместо накоплять — накопить); пары в детской речи (разрезывать — разрезать вместо разрeзбть — разрйзaть; нарисовывать — нарисовать); пары от двувидовых глаголов (организовывать — организовать); «конкурирующие» пары (подготавливать — подготовить и подготовлять — подготовить, осмысливать — осмыслить и осмыслять — осмыслить). Перфектирующий суффикс -ну- (-бну-, -анэ-) также продуктивен (цитануть, сникерснуть).
5. Видообразование в современном русском языке продолжается и путем перфективации. В современных словарях русского языка представлены пары с 17 приставками (из имеющихся 28 глагольных приставок). Как показал статистический анализ, продуктивны следующие пять префиксов: по-, с-, про-, за-, от-.
1) Во всем объеме глагольной лексики самым продуктивным является префикс по-: «новые» пары (лечить — полечить (дискету), лимитативные пары типа гулять — погулять, любоваться — полюбоваться (Ожегов С. И. Словарь русского языка. 1989), детская речь (хитрить — похитрить, разговаривать — поразговаривать), просторечие (делать — поделать в смысле «сделать»). Следующий по продуктивности — префикс с-: результативные пары (шить — сшить), «новые» пары (работать — сработать что / как?, имитировать — сымитировать), детская речь (ловить — словить бабочку), просторечие, диалектная речь (искать — сыскать). Встречаются и другие префиксы: шунтировать — прошунтировать (сердце).
2) В парах, образуемых от двувидовых глаголов, порядок продуктивности префиксов иной: про- (лоббировать — пролоббировать), за- (ламинировать — заламинировать), с- (унифицировать — сунифицировать), от- (форматировать — отформатировать). См. по- (исследовать — поисследовать).
Отдельного обсуждения заслуживают проблемы чистовидовых префиксальных пар, разграничения вида и способов глагольного действия, критерия истинности пары.
6. Тенденция развития категории русского вида на современном этапе состоит в ее эволюции из категории словоклассифицирующей в категорию все более и более словоизменительную, аналитическую. В формальной модели вида представлены пары со следующим ограниченным набором семи аффиксов:
имперфективация перфективация
суффикс префикс суффикс
-ива- по-, с-,
а также про-, за-, от- -ну- (-бну-, -анэ-)
 
Семантические модификации
при образовании множественного числа имени существительного
Л. Ясаи
Будапештский университет им. Лоранда Этвеша, Венгрия
множественное число существительных, морфология, семантическая модификация, словоизменение, словообразование
Summary. The paper demonstrates that Russian nouns in plural form in relatively many cases have a semantic modification of a certain extent with new lexical meanings which do not exist in singular. This phenomenon seems to disprove the conception of the numerical category of Russian nouns as an inflexional category.
 
Категорию числа имени существительного принято считать словоизменительной категорией, характеризующейся чистой грамматичностью. Однако это положение можно безоговорочно принять только тогда, когда противопоставление единственнонго числа и множественного числа представляет собой действительно лишь «числовую» оппозицию ‘единичность’ — ‘неединичность’ (множественность) без какой-либо модификации лексического значения производящей формы. Наш доклад ставит своей целью показать именно то, что образование плюральной формы существительного нередко сопровождается появлением нового лексического значения. Рассматриваются такие образования множественного числа, которые представляют, по крайней мере в одном значении, семантическую модификацию по отношению к своим производящим формам единственного числа. Такого рода лексикализацию можно наблюдать либо в одном значении (час — часы, лес — леса, клещ — клещи, хор — хоры, танц — танцы, отход — отходы и т. п.), либо в нескольких значениях (бег — бега, поле — поля, барашек — барашки, грязь — грязи, вода — воды и т. п.), и при этом может быть, что производящая форма единственного числа и производная форма множественного числа ни в одном из своих лексических значений не соответствуют друг другу, т. е. в единственном числе отсутствует значение, присущее лишь образованию множественного числа (бег — бега, вес — весы, счет — счеты, верх — верхи, песок — пески).
Из представленного материала следует, что в теоретическом плане квалификация числа имени существительного как словоизменительная (что широко распространено в литературе) требует его дифференциального рассмотрения: хотя в большинстве случаев данная категория действительно представляется словоизменительной, в целом она семантически явно не удовлетворяет критериям словоизменения. Необходимо поднять и вопрос о разграничении полисемии и омонимии внутри плюральной формы существительного (ср. часы1 при час как единице времени и часы2 как прибор для измерения времени). Если принять тезис о том, что новая номинация может привести к расщеп-
лению на омонимичные формы, то следует признать
в этой связи и существование флексийного словообразования.